Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

запомнил номер этого гребущего штурмовика, но без толку – его в тот же день сбили наши. Сбили из простой ЗУ-23[94], не помогла ему встроенная броня – разнесли в мясо, в труху… упал он на украинских позициях, точнее, прямо на свои войска – нацики тогда наступали, так что самолёт по ним славно отработал, пятеро двухсотых. Лётчика хоронили в закрытом гробу, думаю, от него мало что осталось.

Сама понимаешь, я узнавал об этом очень подробно. Мне даже жаль было, что так получилось. Я хотел сам найти этого фашиста и располосовать его заживо. За тебя и за маму. Судьба распорядилась иначе… Бог судил иначе.

Знаешь, я не верил в Бога, очень долго не верил. Блин, я не верил в него буквально до того момента, когда получил от тебя письмо и твою фотографию. Как ты похожа на свою маму! А глаза у тебя – как у твоей бабушки, моей мамы. Васильковые… у меня не такие, у меня серые, я тебе потом тоже фото пришлю, сейчас пока нет подходящей. У нас тут многие поверили, но есть и такие, как я – разуверившиеся. Трудно верить в того, кто позволяет таким тварям жить и творить зло. Хотя не Бог в этом виноват, люди виноваты. Потом прислали нам в часть попа. Батюшкой его назвать не могу, он молодой совсем. Ходит на двух протезах, но больше на коляске катается. Тоже ополченец, сапер. Наткнулся на противопехотную, закрыл собой остальных, ноги посекло так, что пришлось ампутировать по середину бедра обе. В таком состоянии сдохнуть хочется, а он живет, и сам жизни радуется, и других ободряет. Долго я с ним не заговаривал, он хотел, а я его сторонился. У меня в части погоняло «Хмурый», я с тех пор, как вас с мамой потерял… блин, всё не привыкну, что ты жива… так вот, я с тех пор один раз улыбнулся, один раз! – под Изварино, когда наша «Зверобоечка»[95] срубила башню последнего бандеровского танка, и та, отлетая, накрыла пазик с драпающими нациками. Сорок человек в мясо, причём башней от своего же танка! Вот такие у меня поводы для веселья…

А недавеча мы с попом (Славик его зовут, не знал, что у попов такие имена бывают, я-то думал, они все Трифоны да Пафнутии) разговорились. Он шёл мне навстречу, мы разминулись, слышу – сзади звук, будто упало что. Гляжу – а это поп наш поскользнулся, подвернулась нога у него. Ну, на протезах ходить тяжело, хотя он и справляется неплохо. Со стороны непонятно даже, что нет ног у него. Правда, долго ходить он всё равно не может, тяжело, наверно. Ну, я говорил уже.

Я ему помог подняться, он, как оправдываясь, говорит: голова закружилась. Ну да, у него же, кроме оторванных ног, еще и контузия тяжелая. Меня самого два или три раза тряхнуло, и то… я мужик крепкий, как кусок камня, а все равно – голова болит и зубы посыпались, три уже выдрать пришлось. Довёл его до «лавочек» – наши в части курилку сделали из палетов и ящиков патронных. Я его на такой ящик усадил, сам тоже сел, решил перекурить. У него разрешения не спрашивал, хотя, наверно, надо было. А там и разговорились, и знаешь – слово за слово, я всё и рассказал ему – как на духу…

Падлюга я, на самом деле. Тебе тоже расскажу, а там уж сама суди обо мне, как хочешь. Одно скажу – я свою подлючесть слезами и кровью не раз отмыл уже. И если Бог мне даст второй шанс – никогда больше такой гнидой не буду. Все бумерангом возвращается; что мы заслужили, то мы и получаем. Жизнь такая, не бывает по-другому, милая. Когда твоя мама была тобой беременна, мне показалось, что она стала от меня отдаляться. А ещё эта нервная обстановка – в Киеве Майдан, неизвестно, чем всё закончится… закончилось плохо – отставка Януковича, Турчинов, избиения наших по всей стране, «поезда дружбы» с вооруженными нацистами, Одесская Хатынь, армия, выдвигающаяся к Донецку и Луганску, первые бои под Славянском…

Я начал пить. Сейчас я уже давно не пью – после того, как я увидел, как штурмовик разнёс наш дом – как отрезало. Свести счёты с жизнью хотел, может, и свёл бы – ополчение спасло. Друзья позвали, я и решил – всё равно умирать, так хоть не зря. Шесть лет искал смерти, сам вызывался, если нужно было сделать что-то опасное – мне, дескать, один чёрт помирать, конченный я человек… потом отпустило. А пить бросил.

А тогда я иногда после смены брал мелкую, по дороге выпивал – и домой приходил навеселе. Когда ты родилась, я даже понял, что сам себе всё нафантазировал, по поводу твоей мамы. Даже ещё сильнее ее любить начал – но поезд уже шёл по наклонной и выпутаться из силков алкоголя я не мог. Потребовалась ужасная трагедия, чтобы я смог освободиться…

Наверно, прав наш поп Славик, и Бог всегда всё вовремя дает. Да, я же не закончил про наш разговор, хотя это и не разговор был – скорее, исповедь. Рассказал я ему всё, как на духу – про сомнения мои, про водку эту проклятую… Он меня отчитал – знаешь, вроде, строго, но я какое-то облегчение от этого получил. Утешение, понимаешь. С одной стороны, я понял – да, виноват. Сам стал могильщиком своего счастья. С другой – не я ведь сидел за штурвалом той «сушки»! Нацисты убили твою маму и, как я думал, тебя. Даже если бы я наизнанку вывернулся – как бы я смог это предотвратить?

И смерть моя – что она изменит? Воскресить мне никого не удастся, просто одним человеком на Земле станет меньше. Человеком, который много хорошего ещё может сделать. В котором, возможно, кто-то прямо сейчас нуждается – это мне поп Славик так сказал. А я только отмахнулся – кому я, дескать, нужен…

И кто оказался прав? Недели не прошло с того разговора, как я получаю от тебя письмо! Господи! Как хорошо, что я не погиб, как хотел! Да, маму я заменить тебе не смогу, и лучше, конечно, если бы она выжила, а я погиб бы. Но Бог иначе рассудил, и, наверно, Ему виднее…

Милая, родная, я разучился быть ласковым за эти восемь лет, да и раньше умел плохо,