Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой
За это я ему тоже готов был в морду дать, и сан его меня бы не остановил, да как ударишь калеку? Плюнул и ушёл. А через неделю – твоё письмо приходит…
Ты понимаешь? Ведь он прав оказался! Я-то думал, что ты… не хочу и говорить, что я думал, правда. А ты-то не мертва оказалась, жива ты, не в гробу, не в могиле. Где же, смерть, твоё жало? Где, Украина, твоя победа? Восемь лет эта страна убивает наших женщин и детей – а теперь сама бьётся в агонии. Воскрес Христос – и падают с неба сбитые бандеровские самолёты, воскрес Христос – и горят бандеровские танки, воскрес, воистину воскрес! – и ты вернулась ко мне, радость моя, родная моя, кровиночка моя!
…Ты, наверно, и половины не поймёшь из того, что я здесь написал. Тебе всего-то восемь лет, столько же, сколько этой проклятой войне. Не зря мы с мамой тебя Надей назвали. Война закончится, а ты будешь жить. Я поведу тебя на последний звонок в школу, я буду плакать на твоей свадьбе, буду читать сказки твоим детям – то, что я не сделал для тебя, я сделаю для них. Я верю, что так и будет. С нами Бог, милая. Тот Бог, в которого я верю. Тот Бог, что вернул мне тебя.
Я скоро приеду к тебе, скоро я тебя обниму, родная. Я не хочу тебя больше никуда отпускать. Заберу тебя из детдома так быстро, как только смогу. Квартиру нам дадут, я узнавал. В ней, правда, попервах не будет ничего, но не страшно. Всё будет. Всё, что нам надо, всё, что тебе захочется. Я люблю тебя, Наденька, я всегда тебя любил.
Дождись меня, пожалуйста. Нарисуй для меня ещё что-нибудь. Как мы встретимся, например. Я так жду эту встречу, если бы ты только знала, как я её жду!
Обнимаю тебя, крепко и нежно. Люблю тебя, сильно-сильно. До скорой встречи, кровиночка моя. Твой папа Миша.
* * *
Надежда смахнула с глаз непрошенную слезу. Машинально она огляделась в поисках иконы и, увидев неясные в темноте лики в углу, торопливо перекрестилась. Это было нормально для Донбасса. Нормально то, что в бой шли со Спасом Нерукотворным и с красным знаменем Победы; нормально, когда в бою русские кричат «Аллах акбар», а чеченцы – «С Богом, православные».
Нормально верить в Бога и уважать чужую веру. Нормально молиться, нормально ждать помощи от Бога. Потому, что Бог – есть любовь. Потому, что язык Бога – язык правды. А правда у тех, кто спасает, освобождает, кто бьётся с нацистской мерзостью. По ту сторону фронта была не Украина, даже не США и НАТО – в остекленевших от алкоголя и дури глазах нациков отражалось адское пламя. И не паяц Зеленский отдавал здесь приказы – сам отец лжи воевал с Донбассом, сам дьявол обломал зубы о шахтёрский край.
Смерть, где твоё жало? Это жало каждый день вырывал из ран своих пациентов Владимир Григорьевич.
Ад, где твоя победа? Дьявол и его присные варились в котлах Изварино и Иловайска, подыхали на терминалах Донецкого аэропорта, крысами теснились в подвалах «Азовстали». Всё так.
Конечно, Донбасс потерял много невинных жизней и продолжает их терять. Каждый день от «гуманитарных обстрелов» гибли люди, в том числе дети. Но у ада на этой земле не будет победы. И каждая смерть будет отомщена и оплачена.
Надежда выглянула в окно. За окном царила темнота и тишина. Лишь чуткое ухо услышало бы в этой тишине слабые звуки, сопровождающие жизнь госпиталя – шорох чьих-то шагов, тихие стоны, дыхание раненых и персонала – все это сливалось в какой-то ритм госпиталя, который, как прибой у моря, почти не воспринимался разумом, существуя, как некий естественный фон.
Надежда не знала, что ей недолго осталось наслаждаться этой тишиной. Через несколько секунд идиллия летней ночи будет разорвана выстрелами…
Глава 23. Удар
У военных госпиталей существует охрана. Но эвакогоспиталь, расположенный в глубоком тылу, не нуждается в большом числе войск для этого. Эвакогоспиталь Владимира Григорьевича охранял взвод Народной милиции Донецкой Народной Республики – четыре отделения, тридцать шесть бойцов под командованием лейтенанта. Из них девять находились на дежурстве, на оборудованных по периметру госпиталя постах, а остальные двадцать семь занимали импровизированную казарму в бывшем складском помещении, которое сами бойцы привели в божеский вид.
Что может угрожать эвакогоспиталю? В случае прорыва обороны он тут же эвакуируется в глубокий тыл. Но через «линию соприкосновения» порой просачиваются диверсионные группы противника – небольшие банды террористов. Эти шакалы – плохие бойцы, которые удирают при первом же столкновении, но они могут напасть внезапно, ударить и отступить. Подлая тактика… впрочем, со стороны Украины любая тактика была подлой. Их артиллерия, их авиация не столько решала какие-то задачи поля боя, сколько наносила террористические удары по мирным объектам республик, стремясь посеять страх. И диверсионно-разведывательные группы нападали не на военные объекты – склады боеприпасов, ГСМ[97], ремонтные мастерские, парки – а на школы, больницы, церкви… одна из таких ДРГ, например, сожгла в Святогорске уникальный деревянный храм Всех Святых. Вероятно, командование ВСУ занесло всех святых земли русской в число террористов, вывесило их на сайте «Миротворец» и попыталось скопом уничтожить…
Для того, чтобы защитить госпиталь от бандеровских приблудней, его охраны вполне хватало, но ее оказалось мало для того, что произошло той ночью. Но началось всё с появления Гришки.
Слава стояла на крыльце и курила – уже, кажется, пятую сигарету за ночь. Она понимала, что так делать нельзя и обещала себе, что эта сигарета точно будет последней. Не на сегодняшний день, вообще. Но она не была уверена в том, что выдержит это обещание, ведь совсем рядом, в палате тяжелораненых, лежал под наркозом ее Вик, перебинтованный, истекший кровью. И пусть сейчас его жизни уже ничего не угрожало, но страшная рана не давала Славе покоя.
Странно, что можно так полюбить с первого, фактически, взгляда, но Слава была уверена, что ее любовь к Вику – настоящая. Вопреки всякой логике, она готова была стать для парня опорой и поддержкой, в которой тот будет нуждаться. А пока – она могла позволить себе самой быть слабой, и это горькое чувство Слава запивала таким же горьким сигаретным дымом, серебристыми клубами уносящимся