Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Прости меня. Прости, что не был с тобой эти годы. Прости, что не рассказывал на ночь сказки, не покупал мороженное, не дарил игрушки, не водил в парк на прогулку. Я исправлю всё это – как только вернусь. Меня, наверно, скоро демобилизуют – переведут в тыл, буду учить молодых на КМБ[96]. У меня шесть ранений, нет двух пальцев на руке и плохо слышит ухо после контузии. Мне давно предлагали демобилизацию – а я отказывался. Куда мне идти? Правительство Республики выделило мне квартиру взамен утерянной, но я даже не забрал документы – зачем мне возвращаться в пустую квартиру? Мой дом погиб от удара украинских воздушных шакалов, и там, под его руинами, осталась моя душа – думал я. Но я был неправ. Моя душа жива! Она всё это время ждала меня в детском доме, она рисовала картинки, которые ты прислала мне в письме – где мы гуляем вместе в парке у озера. Говорят, что дети чувствуют то, что взрослые не замечают. Наверно, ты знала, что я жив. Ты же пишешь, что ждала меня, хотя и не знала, кто я. А ты всё точно угадала, милая, я даже на себя похож на твоих рисунках – не я придумал, так ребята говорят.

У нас будет квартирка в Донецке, мы будем жить там вдвоем. Я буду работать на коксохиме, меня туда зовёт один из бывших однополчан. Я куплю тебе велосипед и заведу собаку – все, как ты мечтала, всё, как ты рисовала на своих рисунках, милая…

Мне очень не хватает твоей мамы. Поп Слава, правда, говорит – мол, раз Бог вернул мне дочь, может, и жену вернёт. Я ему чуть не вдарил за это, хоть и очень уважаю – на Марину выписано свидетельство о смерти, я сам видел… на тебя, правда, его тоже выписали, но ведь не могли же они ошибиться дважды? Или могли? Я очень хочу в это верить, и очень боюсь в это верить, милая. Таких чудес не бывает, говорю я попу Славе, а он мне отвечает – да! Не бывает – потому, что мы – маловеры! И я сам, говорит, маловер. Был когда-то такой святой Иоанн Дамаскин, иконы рисовал. Ему за это руку отрубили – какому-то византийскому императору иконы не нравились, он их жечь велел, а иконописцам руки отрубал, иногда и головы… так вот, этот Иоанн молился перед последней, как он думал, нарисованной им иконой, молился, да и заснул, а наутро глядит – а рука-то его на место приросла!

Поп Славик говорит: будь у меня настоящая вера – у меня и ноги бы отросли назад. Но все мы – маловеры, не можем по-настоящему поверить в чудо. Вот и не бывает чудес, а те, что бывают, встречаются редко. Но, говорит поп Славик, на Донбассе сейчас в этом плане получше – и иконы мироточат, и люди по молитвам находятся, от болезней исцеляются, и святые новые встают – невинных мучеников у нас действительно полстраны…

Хранит Донбасс Пресвятая Богородица! Потому не победить нас нацистам. Только верить надо, молиться и верить. Вот я попробовал поверить – и ты нашлась. Давай попробуем верить в то, что мама вернется к нам? Мне в этом нужна твоя помощь, сам я не справлюсь. Ты же верила, семь лет верила, что я найдусь…

Я ещё почему пишу тебе это. Ты мне в письме написала, что твои воспитатели твои рисунки называют «необычными». Вот я и подумал… на одном твоем рисунке нарисована женщина под капельницей и мы с тобой рядом. Спасибо, что прислала мне все свои рисунки на флэшке, я на них могу часами смотреть. Жаль не всегда время на это есть. Может… милая, напиши мне, пожалуйста, кто эта женщина? У неё волосы, как у твоей мамы, какими я их запомнил.

Знаешь, если Марина тоже жива… это, правда, чудо, но после того, как ты нашлась, я ничему больше не удивлюсь. Если Марина жива – я всю свою жизнь отдам Богу и вам с ней. Я и так это сделаю – для тебя и Бога, который тебя мне вернул. Но мне так хочется верить…

Когда Славика к нам только прислали, ну, точнее, через какое-то время, конечно, была Пасха. Служба проходила в палатке, переоборудованной под часовню. Я, понятное дело, не пошёл тогда, вызвался в караул. Сменяли меня в три. Сдав пост, я отправился на боковую, и как раз мимо этой часовни. Думаю – чего тихо так, народу-то в палатку набилось – половина нашей роты, больше сотни человек. Прислушался и слышу, как Славик читает что-то. Так-то он говорит тихо, да ещё и чуть шепелявит, зубы-то у него тоже посыпались, после такой-то контузии – а тут… голос сильный, как у прокурора, но только тон другой – не осуждающий, торжественный:

«Смерть, где твоё жало?

Ад, где твоя победа?

Воскресе Христос, и ты низвергнут.

Воскресе Христос, и пали демоны.

Воскресе Христос, и радуются Ангелы.

Воскресе Христос, и жизнь жительствует.

Воскресе Христос, и мертвых нет во гробах.

Христос бо, востав от мертвых, Начаток усопших бысть.

Тому слава и держава во веки веков. Аминь».

Я остановился, папиросы достал, подкурил и думаю: ну да, мёртвых нет в гробах – да вон они, в поле валяются, на нейтральной полосе. Бандеровские, вестимо, – своих мы достаём и хороним, а нацикам на своих… до своих нет дела. Задело меня это слово. Злость даже взяла. Думаю – как так, мёртвых во гробе нет? А жена моя? А дочь?

Потом я у Славика прямо об этом спросил. А он говорит – неверно я всё понимаю. До Христа, дескать, все шли в ад, а теперь, после Его смерти, праведники отдыхают, чтобы потом взойти к Богу, а грешники – ради суда и ада. Мне это всё не понятно было, спорить я начал – но поп Славик ни с кем никогда не