Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

ведомство, из подвала в подвал, был лишен собственной верхней одежды, облачен в нечто наподобие халата, что еще более подчеркивало азиатскую внешность. Короткая майка (халат не застегивался) оставляла открытым живот, дряблый белый живот, покрытый черными кудельками волос. Луциан Жмур с презрением смотрел на этот живот, изобличавший слабость и жалкость его владельца.

— Что, чечен, женщин насиловать и детей убивать умеешь? А против мужчины — слаб?

— Произошла ошибка, — в который раз сказал Кекоев, — я против русских! Я вам победы желаю!

— Тварь черножопая! — эта грубость стала уже привычной в отношении чеченцев.

— Я не чеченец, я татарин! Кекоев моя фамилия! Я объяснял вашему руководству…

— Нет у меня руководства! Все ты врешь. Если бы ты был татарин, тебя и звали бы по-татарски. Хабибулин или Губайдулин. Кекоев — чеченское имя.

Луциан Жмур брезгливо разглядывал пухлый живот пленного.

— Вот в живот тебе сейчас шмальну, чеченская гнида. За наших детей украинских.

— Произошла чудовищная ошибка! Я ехал к вам сражаться в рядах украинской освободительной армии! Стремился бороться!

— И как же ты бороться собираешься, жирная скотина?

— Словом! Словом и делом! Буду сокрушать русскую рабскую культуру! — Кекоев подумал, что настал переломный момент разговора, он сейчас расскажет все и человек с пистолетом его услышит. — Мы создали сопротивление горизонтального фронта! Мы — это мыслящая интеллигенция России, которая осознала свою вину! Мы солидарны с Карлом Ясперсом! Каждый немец должен заплатить контрибуцию!

— При чем тут немцы? Немцы нам помогают!

— Я хотел сказать: русские! Про немцев это Ясперс пишет… А мы отвергаем культуру России и ненавидим русский рабский народ! Мы хотим быть с вами, потому что вы глобальная элита.

Луциан Жмур брезгливо слушал.

Кекоев говорил и от возбуждения и страха постоянно приседал. Получалось это непроизвольно, ноги сами вдруг сгибались, потом распрямлялись. Живот вздрагивал и качался в такт. Луциан Жмур с презрением смотрел на приседающего в пыли человечка.

— Все сказал?

— Я могу еще много всего сказать! Я даже книгу собираюсь написать. Против таких сатрапов вот как этот, — Кекоев указал на Прокрустова. — В книге я расскажу всю правду об этих народных депутатах! Это они, они все затеяли! Это он лично виноват! Как я их всех ненавижу! От них к вам прибежал.

— Колени тебе прострелю, чтобы далеко не бегал.

— Не стреляйте, господин Луциан!

— Какой я тебе господин Луциан? Рабы москальские. Привыкли жить под господами. Луций! Запомни, москаль! Я — Луций! Республиканец!

— Простите меня, пан Луций, республиканец!

— Какой я тебе пан!

— Простите меня, товарищ Луций!

— Товарищ? Как ты сказал, чеченец?

— Товарищ Луций! Республиканский герой! — мысли Кекоева булькали, и сам он вздрагивал.

— Так ты коммунист, чеченское отродье? Товарищей здесь ищешь?

— Вы не господин! Вы не пан! Вы республиканец и друг народа. Вы брат мне по духу!

— Брат? Ты еще про братство народов расскажешь? Гаденыш.

— Я, гражданин Луций, ненавижу коммунистов! Я приветствую национально-освободительную борьбу за капитализм! Гражданин Луций, помилуйте! Верьте мне! Всей душой против братства народов! За самоопределение нации! За демократию и капитализм!

— Что-то ты совсем заврался, черножопый.

— Произошла чудовищная ошибка! Я пришел к вам как друг! Я душой украинец! Ненавижу Россию! Пушкина ненавижу. Этот Пушкин — имперец и колонизатор!

— Брешешь. По глазам твоим, псина, вижу: брешешь.

— Слава Украине! Героям слава! — застонал Кекоев. Он постарался выговорить слово «герои» так, как его говорят уроженцы юга России и украинцы — с фрикативным «ге», похожим на звук «хе».

— Слава хероям! — передразнил его Луций Жмур. — Каким еще «хероям»? Нашел хероев! По-твоему, мы так вот и говорим?

— Слава гер-р-роям! — зарычал ослепленный ужасом Кекоев, спрятав «хе» и упирая на раскатистое «р».

— По-твоему, мы тут все дети, нас дурить можно!

— Благородный дух Украины! Я ненавижу русскую культуру! Бродского презираю. Имперец! Колонизатор! О, как я вас понимаю, Луций! Вы подлинный герой, мститель за человечество!

Кекоев мог сказать многое, но Луций Жмур не дослушал, отвернулся от Кекоева, чтобы встретить тех, кто конвоировал Ахима фон Арнима.

— Заждались вас, — сказал командир Харона.

— Ну-у-у. Мы пришли. Получите товар.

И наконец случилось то, чего долго ждал фон Арним — вот он, нужный финал его томительных приключений. Подобно тому, как в голливудских фильмах освободитель-морпех говорит пленнику небрежное «Are you ok?», подобно тому, как Стенли, отыскав Ливингстона в Африке, церемонно говорит, приподнимая шляпу: «Мистер Ливингстон, если не ошибаюсь?», — так и в данном случае элегантный Астольф Рамбуйе, выйдя вперед, произнес:

— Господин фон Арним?

— Мосье Рамбуйе?

Брюссельский дипломат до сего момента был скрыт шеренгой украинских бойцов, но теперь он вышел на авансцену и встретил Ахима фон Арнима — европеец встретил европейца в диких степях. Они раскланялись. На фоне разбомбленного Бахмута то было изысканным и величественным представлением.

— Прошу на светлую сторону планеты, — просто сказал Астольф Плонплон.

Что касается командира батальона «Харон», то он толкнул в спину Прокрустова и Кекоева.

— Ступайте, выродки, все равно через час вас всех прикончим.

— Нет! Нет! — Кекоев не знал, кого надо больше бояться: Варфоламеева или Жмура. — Мститель за человечество! Не отдавайте меня русским!

— Ну-у. Не бойтесь. Вас в России не обидят.

— Иди уже отсюда, чеченское отродье. Уноси ноги.

— Пойдемте, господин депутат, — подал реплику Василий, — а то на концерт в оперу опоздаем.

— Удивляюсь, — заметил Астольф Рамбуйе, — как вы можете отпустить отсюда Варфоламеева? Невредимым уйдет? Такой преступник? Фигура одиозная. Я, со своей стороны, считал бы целесообразным…

— Ну-у-у, — сказал Варфоламеев; тяжелая усталость с трудом позволяла ему раздвигать губы. Говорил он медленнее, чем всегда. — Ну-у-у. Как получится. Василию и этому персонажу дайте уйти. Обмен честный.

— Кто их держит? — презрительно сказал Луций Жмур. — Обмен произведен. Все честно. А в отношении тебя я никому слова не давал.

— Ну-у. Какие тут слова?

Варфоламеев пропустил мимо себя Прокрустова, пленник прошел к Василию. Проходя мимо Варфоламеева, безмолвный, пристыженный Прокрустов сделал попытку привлечь внимание, заговорить, но Варфоламеев смотрел мимо него.

— Идите, — сказал Варфоламеев своему шоферу, — идите быстро.

— А ты, Андреич?

Варфоламеев ничего не сказал.

— Вам придется ответить за преступления против человечности, — сказал Астольф Плонплон. — Вы организатор. Свидетельств более чем достаточно. Преступления разного характера. Между прочим, здесь представлен цыганский табор — у этих цыган отобрали ребенка, отняли двухлетнюю девочку, и сделал это русский. Практически на моих глазах. Лишь одно из многих злодеяний.

— Цыгане здесь, могут предьявить обвинения.

И действительно, из-за спины Жмура вышла цыганка в пестром платке и горестно сказала:

— Вы его убили. Миколу нашего убили. Святой человек был, моих сыночков на руках нес. А вы его убили.

— Я не убивал, — сказал Варфоламеев.

— Убили! Убили! Святого человека убили!