Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер

Однако отказаться от мысли о женитьбе на Аровене мне даже в голову не приходило. О том, чтобы ждать, пока другой не женится на Зулоре, не стоило и думать. Жениться на Аровене без лишних размышлений, оставаясь при этом в стране Едгин — вариант заведомо негодный. Оставалась единственная альтернатива — бежать, забрать ее в Европу, где не будет препятствий для нашего союза за исключением моей отчаянной бедности — на эту проблему я в тот момент махнул рукой.

Против этого очевидного и простого плана можно было выдвинуть только два возражения, заслуживающих упоминания: первое, что Аровена, может быть, и не согласится на побег, и второе, что мне и одному бежать было практически невозможно, ибо король самолично объявил, что я должен смотреть на себя как на узника, отпущенного под честное слово, и что первый же признак того, что я собираюсь бежать, послужит причиной для отправки меня в госпиталь для неизлечимых. Кроме того, я понятия не имел о географии страны, и даже если чудом найду дорогу, меня поймают задолго до того, как я достигну прохода, по которому сюда проник. Где уж было надеяться, что я смогу взять с собой Аровену? День за днем вертел я в голове эти преграды и додумался до самого безумного решения, какое только может прийти в голову человеку, доведенному до крайности. Решение было призвано преодолеть вторую из преград: первая казалась менее непреодолимой, ибо, когда мы с Аровеной встретились после разговора в саду, мне стало ясно, что ее страдания были не менее острыми, чем мои.

Я решил, что мне нужно объясниться с нею — дабы никаких сомнений не оставалось, и я мог, оставив ее в покое, сосредоточиться на том, чтобы как можно скорее довести план до зрелости. Как только нам выдался случай остаться наедине, я, как говорится, отпустил поводья и поведал ей, как страстно и преданно я ее люблю. Она мало что сказала в ответ, но ее слез (в ответ на которые я не смог сдержать своих) и тех немногих слов, какие она проронила, было вполне достаточно, чтобы я убедился: с ее стороны препятствия мне не грозят. Я спросил, согласна ли она пойти со мною на ужасный риск ради того, чтобы, в случае успеха, я смог отвезти ее в страну моего народа, в дом матери и сестер, которые будут счастливы ее принять. Я указал, что шансы на провал гораздо больше шансов на успех, и есть вероятность, что даже если я сумею привести замысел в исполнение, дело закончится гибелью нас обоих.

Я в ней не ошибся; она сказала, что верит тому, что я люблю ее так же сильно, как она любит меня; что у нее хватит храбрости на что угодно, если только я заверю ее, что предложенная мною затея не будет сочтена в Англии бесчестной; что она жить без меня не может и лучше погибнет со мною, чем останется одна; что смерть, возможно, будет наилучшим выходом для нас обоих; что я должен составить план и, когда настанет час, мне стоит лишь кликнуть ее, и пусть я не сомневаюсь, она меня не оставит; и расстались мы с нею лишь после многих объятий и слез.

Вскоре я съехал от Носниборов, снял жилье в городе и вволю предался меланхолии. Мы с Аровеной продолжали иногда видеться, ибо я завел обыкновение регулярно наведываться в Музыкальные банки, однако г-жа Носнибор и Зулора при общении со мной выказывали заметную холодность. Я был уверен, что они меня в чем-то подозревают. Аровена выглядела несчастной, и я обратил внимание, что кошелек ее был теперь всегда набит деньгами Музыкального банка куда полнее, чем прежде. У меня возникла ужасная мысль, не пошатнулось ли всерьез ее здоровье, и не подвергается ли она уголовному преследованию. Как же я ненавидел Едгин в то время!

Меня принимали при дворе, но вид мой, дотоле цветущий, оставлял желать лучшего, а я вовсе не был экспертом по части сокрытия следов страданий, как едгинцы. Я заметил, что приятели стали посматривать на меня с озабоченностью, и был вынужден, взяв пример с Махаины, притвориться, будто пристрастился к выпивке. Я даже обратился к распрямителю и пережил в связи с этим немало неприятных минут. Дела на время пошли получше, но было очевидно, что приятели уже не имеют высокого мнения о моей телесной конституции, с тех пор как заметили, что я начал сохнуть и чахнуть.

До меня довели, что беднейшие слои выступили с протестом по поводу назначенного мне пенсиона, и я прочел в антиправительственной газете язвительную статью, в которой автор дошел до того, что заявил: светлые волосы делают мне мало чести, поскольку, как известно из моих рассказов, это самая заурядная вещь в стране, из которой я прибыл. У меня были основания полагать, что статья инспирирована г-ном Носнибором. Вскоре до меня дошли слухи, что король вновь начал муссировать вопрос о часах, владельцем коих я являлся, и поговаривать, что ко мне надо бы применить меры медицинского воздействия за ту явную ложь, что я наплел ему про воздушные шары. Я видел, что мне со всех сторон начинают угрожать неприятности, и понимал, что понадобятся все мои умственные способности, да и тех вряд ли хватит, чтобы довести нашу с Аровеной затею до благополучного завершения.

Впрочем, были и такие, кто продолжал выказывать ко мне доброе отношение, и, самое странное, чаще всего те, от кого я меньше всего мог этого ожидать — я имею в виду кассиров Музыкальных банков. Я свел знакомство с некоторыми из этих персон, и теперь, когда я к ним зачастил, они и сами проявили склонность к приветливости и общению. Один, обратив внимание, что со здоровьем у меня явно не всё в порядке (хотя он старался не подавать виду, что заметил), предложил мне сменить обстановку и на пару с ним посетить один из крупных городов, в двух-трех днях пути от столицы, известный как средоточие Колледжей неразумия; он заверил, что я получу удовольствие от увиденного и мне окажут наилучший прием. Я решил принять приглашение.

Мы выехали спустя два или три дня и, проведя ночь в дороге, прибыли в пункт назначения на другой день ближе к вечеру. Весна была в разгаре; прошло не больше 10 месяцев с тех пор,