Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
Курумбай хотел дать волю своему возмущению, однако что-то его сдерживало: <Гневом и яростью ничего не добьешься, подумай, надо бы разжалобить ее, уговорить>.
Он робко прилег с краешка, коснулся головой ее подушки и весь вспыхнул, замер, ему даже почудилось, будто он плавится, тает, как лед на солнце... <Господи! - подумалось ему. - Как я был бы счастлив, если б мог в этой темной комнате обнять эту хрупкую красотку, целовать, ласкать ее, прижать к своей груди...> Эти мысли охватили все его существо, парализовали волю.
Стараясь унять стук сердца, сдерживая дыхание, он чуть слышно прошептал:
- Вы, наверное, не узнали меня в темноте? Я ведь...
- Почему же? Узнала!
- Но мы же с вами почти сверстники. Мы...
- Ну и что из этого? Нашли чем хвастаться.
- Да не хвастаюсь я... Просто говорю: раз мы сверстники, значит, и позабавиться не грех, как подобает молодым....
- Но если я не хочу...
- Нет, вы меня все же не понимаете. Вы думаете, я обыкновенный аульный невежда, шалопай? Ошибаетесь. Я на ответственной службе нахожусь. Я отнюдь не против женского равноправия. Наоборот, именно за это борюсь... за это самое равноправие. Я хочу сказать... хочу сказать... - Курумбай запнулся. Он никак не мог вспомнить, что же именно он хотел сказать. Впрочем, он даже плохо соображал, о чем он вообще говорит.
- Идите к себе и спите, - сказала Куляш и отвернулась к стенке. - Вы на ответственной службе. Вам необходимо выспаться.
Что она, смеется, что ли? <Вы на ответственной службе...> Ну, конечно, шутит. А раз шутит, значит, нечего робеть, действовать надо... Ничего не говоря,
с каким-то отчаянием хотел он было ее обнять, но Куляш, поняв его намерение, резко вскинула руку. Курумбай дернул головой, как необъезженный конь: удар пришелся прямо по лбу. Он мгновенно остыл, будто плеснули на него ледяной водой, потом присел и, весь дрожа, растерянный, униженный, пополз назад.
Аулнай, оказалось, не спал.
- Ну, что? - спросил он. - Все в порядке?
Курумбай, натягивая на голову одеяло, упавшим голосом ответил:
- Нет... Не получилось.
IV
- Говорите, Нуреке, какой у вас скот? - строго начал наутро аулнай.
В тесной мазанке Нуржана собралось человек десять. Среди них находились и местный бай Карим, и бывший судья Даут.
Нуржан мешкал с ответом. Меруерт, прислушивавшаяся к разговору в сторонке, не выдержала, поспешила мужу на помощь.
- Аулнай-деверек, чего ты нашего хозяина пугаешь? Сам ведь знаешь, что у нас есть. Одна-две коровы, один мерин... Чего допытываешься?
- Ничего я не допытываюсь и что у кого есть - не знаю. По скотным дворам шастать тоже не собираюсь. Что мне скажут, то и запишу. А обманете - пеняйте на себя. Будет проверка, обман выяснится, и скрытый скот будет описан, в пользу казны.
- Правильно, конечно. Но я разве что-нибудь скрываю? Пару голов, которая у меня есть, ты уже записал. Чем меня тормошить, лучше бы потряс Карима, Даута...
- Бай-бай, Нуржан-ай, вечно исподтишка жалишь, -оскорбился бывший судья. - Какое тебе дело до других? Ты свой скот назови!
- Что ты, деверь! - вмешалась опять Меруерт. -Называть-то нечего!
- Как нечего?! А овцы? Или ты их бережешь на поминки? Откуда ты взялась такая, чтобы от казны скотину скрывать?!
- А ты откуда такой взялся? Или у тебя овец нет?
- Кому говорить о своих овцах, я сам знаю.
- Но и мы тоже сами знаем!
- Кончай разговор! Пиши: у Нуржана две овцы и одна коза.
- Тогда запиши также: у бая Даута пятнадцать овец. Первым его запиши! - подняла голос Меруерт.
Бывший судья гневно вытаращил глаза.
Аулнай внес в список двух овец и одну козу Нуржана. О пятнадцати овцах Даута он вроде бы забыл, запамятовал. Впрочем, записал он их или нет, точно не могли знать ни Нуржан, ни Меруерт. Они даже и спрашивать о том не стали: Даут так и буравил их злым взглядом. Боялись, как бы не вышло какой беды...
V
Когда, закончив дела, Курумбай собрался в обратный путь, встретилась ему возле мазанки Куляш. Она почему-то улыбнулась. И он, хотя был зол и раздражен ночной неудачей, тоже улыбнулся в ответ.
- Вы, наверно, обиделись на меня?
- Нет, не обиделся.
- Тогда... почему же мстите?
- Как это... мщу?
- Сотню байских овец вы не замечаете, а наших двух сразу заметили. Разве это справедливо? Разве это делает честь джигиту? Уж я не говорю о служебном долге...
Курумбай смутился. Густо покраснел. Он только теперь осознал, какую допустил оплошность.
Выезжая из аула, Курумбай обернулся. Куляш с двумя ведрами и коромыслом шла за водой.
- Ну, молодчина девушка! Жаль только, образования нет, - заметил Курумбай, глядя ей вслед.
***
Когда из волости пришел список налога, то в нем оказался и бывший судья Даут. <Пятнадцать овец> -было поставлено чьей-то рукой против его фамилии. Нуржан, довольный, усмехнулся:
- Ничего, вместе со всеми расплатишься...
Куляш, разливая чай, вспомнила Курумбая. Ей живо представилось, как он смутился вдруг перед отъездом, покраснел до ушей и ничего не мог сказать. Девушка улыбнулась своим мыслям, тихо прошептала:
- И все же джигитом оказался! Молодец!
1925 г.
САВРАСЫЙ ИНОХОДЕЦ
- Ойбай, белые пришли! Солдаты!
Вопя, примчались с улицы перепуганные малыши.
Ергали, прислонившись спиной к печке, чинил прохудившиеся ичиги матери. Жена его, Даметкен, привычно крутила прялку-юлу и о чем-то беседовала с младшим деверем Жамаком. Услышав эти крики, все побледнели. Ергали забыл про шитье, Даметкен - про пряжу, Жамак - про разговор. При виде чужаков кобель залился лаем и захрипел.
- О боже, не оставь нас! Какой страшный нынче год! В лесах бандиты шныряют. Когда они врываются в аул, гремят саблями, у меня от страха сердце замирает...-шепотом проговорила Даметкен.
- Не ты одна боишься. Все нынче в страхе живем,-заметил Жамак, привстав на колени.
Ергали был труслив по натуре. Он совсем растерялся, вытаращил глаза, начал совать клочок кожи то под кошму, то в сундучок. Можно было подумать, будто он больше всего боялся, что солдаты отберут именно кожаную заплату. Он вспомнил солдата, ворвавшегося к ним
