Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
- Что это? Что такое - всполошился мулла.
- Несчастный!- Айжан сорвала с него чалму.- Не спится тебе, что ли, в постели? Доведут тебя четки! Свихнешься! Видишь: лампу опрокинул. Керосин вспыхнул, чалма горит... У!..
Очнулся мулла. Дорогая чалма, которую он берег больше, чем честь и память отца, прогорела до дыр. Полы пестрого чапана пропитались керосином и противно воняли.
- Чудо увидел! Чудо!.. Э, пропади все пропадом! Спать хочу, жена. Спать!
Мулла в сердцах швырнул черные четки к порогу...
1925 г.
ПОХОЖДЕНИЯ КУРУМБАЯ
I
Хмурый осенний день.
Свирепый ветер к вечеру вдруг угомонился, и весь мир будто замер, застыл, погрузившись в жуткую тишину, от которой звенело в ушах. У горизонта заходило солнце. Багрово-красные лучи расходились веером. Бугры и холмы, окутываясь снизу сумраком, темнели, мрачно хмурились. Густая мгла неумолимо надвигалась с востока, грозя укрыть темным покрывалом пустынную безбрежную степь.
В степи уныло. Безлюдно. Трава пожухла, побурела. Местами чернели вытоптанные копытами скотины проплешины. От этих печальных картин становилось так тоскливо, что сердце сжималось в груди. Оно словно ожидало какого-то чуда. Вот там, где теперь тускло поблескивала грязная лужа возле дороги, месяца два-три назад был благоухающий луг. А сейчас тут торчат только покоробленные кустики, словно редкие волоски на макушке плешивого. Трудно поверить, что еще недавно здесь колыхались травы по пояс и плескались волны озера.
Перед заходом солнца на перевал Рысбай, с трудом волоча ноги, вскарабкалась вконец отощавшая лошадка, вернее, мосластая кляча, запряженная в телегу без кошевки. На телеге сидели двое. Изредка, когда ее стегали прутом, кляча натужно рвалась вперед, пыталась перейти в рысь, но уже через мгновение-другое снова переходила в заученный шаг. Она даже шла как-то боком, тянула оглоблей и все косилась одним глазом на ненавистный прут. Едва он взлетал над ней, как кляча прибавляла шаг.
На передке сидел круглолицый, узкоглазый, кряжистый черный мужчина с едва заметными усиками. Нижняя губа округло выпятилась. Мужчина посасывал насыбай. Привычно подергивая вожжами и размахивая прутом, он сквозь зубы поплевывал налево-направо, молчал, смотрел вдаль. И как будто думал о чем-то. Это был теперешний аулнай -председатель Пятого аулсовета, расторопный и шустрый Кебекбай.
За ним сидел молодой, миловидный, румяный джигит в поношенной черной шинели, в фуражке, при оружии. Оружие - шашка - лежало у него на коленях; ноги едва не волочились по земле. Он волостной милиционер. Зовут его Курумбай. Но в волости Каин предпочитают его называть почтительно <Куреке>.
Когда путники поднялись на вершину перевала, лучи, обессилев, померкли, и солнце нырнуло за горизонт. Глухая темень понемногу расправляла крылья. За перевалом, в долине, находился аул. Над мазанками зыбился, плыл дымок; лаяли собаки; ревели коровы. То ли из аула, то ли со стороны выпаса донеслась вдруг песня:
От овса мой гнедок поправляется.
Кто на свете от любви не мается?
Когда ты не приходишь на свидание, В печали сердце кровью обливается.
Вечерняя песня, сладкая грусть влюбленного джигита гоняли душу Курумбая. Тайные воспоминания теснились в его груди, возбуждая и тормоша: <А помнишь?.. А помнишь?..>
...Да-а... тогда Курумбай был еще совсем юнцом. Кроме того, обыкновенный, ничем не приметный, заурядный аульный шалопай. Казалось, никто его и всерьез не принимает. Правда, это его особенно и не беспокоило. Но вот то, что заартачилась младшая
жена Байкубека, это его откровенно задевало. А чумазая бабенка эта не только отвернулась от него, но даже и пробурчала что-то вроде: <Ишь, чего захотел! Сопляк, а туда же, в ухажеры, метит!> Теперь бы с ней встретиться. Интересно, как бы она заговорила? Небось задом сразу завиляла бы...
С того времени в любую свободную от работы минуту он неотступно думал о женщинах. И такие сладкие видения ему мерещились в эти минуты, что он, бывало, ночи напролет не спал, ворочался на кровати. В представлении Курумбая, на свете нет ничего дороже и главнее женщины. Кто обладает женщиной, тот обладает всем. Так считал Курумбай. Когда Жуман из его аула плакал, жалуясь на бедность и нужду, Курумбай недоумевал и смеялся, думая про себя: <У него дома баба есть, с ней спать можно. Что ему еще надо?..>
Став милиционером, Курумбай втайне надеялся осуществить свои желания. Женщины, до сих пор не замечавшие его, теперь-то наверняка проявят к нему благосклонность, и он может хватать не первую попавшую, а выбирать по вкусу. Прошло уже пять месяцев, как он облачился в милицейскую форму. Изрядно поездил, помотался. В волости Каин не осталось ни одного аула, которого он не удостоил своим посещением. В домах, где имелись хорошенькая девушка или смазливая молодка, он даже нарочно останавливался на ночлег. Однако ему упорно не везло. Все время что-нибудь мешало. То мать, бдительно охраняя дочь, всю ночь не смыкала глаз, то тетушка уводила племянницу к соседям. Словом, для Курумбая всегда находились препятствия...
Курумбай с грустью думал о своем постоянном невезении в любви и вдруг поднял голову, оглянулся.
- Говорил, до захода солнца доедем, - заметил он, потягиваясь и зевая.- Выходит, далековато...
Он поправил мешковатую шинель, подоткнул полы под колено.
- Вообще-то недалеко, да видишь, как эта стерва плетется?! - И Кебекбай от досады больно ударил клячу по тощим ляжкам. - Совсем довела нищета. Раньше на такую лошадь и смотреть бы не стал. Была у меня гнедуха-пятилетка. Эх, и скотинушка была! Удила грызла, вожжи из рук рвала!
Указательным пальцем выковырял аулнай насыбай из-под губы, щелчком отшвырнул бурую жвачку и, отплевываясь, улыбнулся Курумбаю.
- Не торопитесь. Доберемся. Вроде, удача сопутствует нам сегодня. Небось повезет...
II
- Куляшжан, налей. Такая у меня жажда, что никак напиться не могу.
Нуржан толкнул кесушку к дочери и расстегнул чапан. Он устал, запыхался, работая на скотном дворе, теперь взмок от горячего, крепкого чая, и терпкий запах пота поплыл по комнате. Испариной покрылся морщинистый лоб, длинный, острый нос. По бороде и вискам потекли темные струйки.
Чай разливала Куляш. Меруерт, жена хозяина, сидела между мужем и дочерью и, вытянув ноги в подшитых ичигах, из которых торчали портянки, звучно отхлебывала из пестрой с медным ободком чашки. Видно, хотелось ей показать, как она заботится о муже и как огорчена его усталостью. Заправив выбившиеся космы под жаулык, она заговорила:
- Ну, что ты, бедный, так надрываешься?! Нечего было бояться расходов. Нанял бы людей, они бы тебе и подсобили.
Когда Нуржан бывал не в духе, слова жены его только раздражали. Так случилось и
