Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Боеспособность русских войск к этому времени достигла низшего предела. Армия была лишена самого необходимого. Так, солдаты 496-го пехотного полка не имели лопат для рытья окопов, в полку не было пулеметов, патронных двуколок, обоза, походных кухонь. У ополченцев 124-й пехотной дивизии не было «ни форменных шаровар, ни верхних рубашек», вследствие чего они вынуждены были носить «цветные домашние рубахи». Но это было еще полбеды. Начальник штаба 10-й армии доносил: «124-я дивизия в настоящее время в числе немного более двух тысяч штыков, не имеет ни пулеметов, ни обозов, ни кухонь, вооружена "берданками", и дивизия как таковая не представляет надежной боевой силы». Генерал Радкевич просил расформировать ее и влить личный состав в дивизии, имеющие в достаточном количестве вооружение и обмундирование. Но командующий фронтом считал, что «ратники – отличный народ, нисколько не хуже, а лучше запасных, дело в офицерах» и предлагал «вместо расформирования дать им лихих командиров из строевых частей… и выделить необходимое число унтер-офицеров», тогда «дивизия станет боеспособной, если командиры полков хорошие».
Возможно, в этих словах и была известная доля здравого смысла. Однако на деле все выглядело иначе. Взять «лихих командиров» для обучения ополченцев было просто негде. Вот, например, скорбный подсчет, произведенный в гвардейском Преображенском полку за август: «От первого баталиона остались к концу боя 125 человек, без единого офицера. От 4-го – 208, при одном офицере, прапорщике Бенуа» (полковник Торнау). Характеризуя моральное состояние ополченских дружин, прибывших на укомплектование частей 2-го корпуса, начальник штаба корпуса, полковник Семенов, 13 сентября докладывал начальнику оперативного управления штаба 10-й армии: «Наши дружины горестны. Когда вчера направили их для заполнения промежутка у Лейпуны, солдаты плакали, офицеры тоже не были на высоте положения. Офицер Генерального штаба, приданный нами ополченской бригаде, говорил, что достаточно одного чемодана (так в русской армии называли снаряды тяжелых немецких гаубиц. – С. Ц.), чтобы дружины рассеялись».
Такие солдаты, – некормленные, оборванные и к тому же лишенные офицерского присмотра, – представляли гораздо большую опасность для мирного населения, чем для врага. Они врывались в дома местных жителей, грабили продовольственные склады. Недаром один из первых приказов государя на должности Главнокомандующего требовал «не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов… Его Величество изволили выразить веру в то, что начальники всех степеней примут близко к сердцу все указанное… искоренят беспощадной рукой мародерство и бродяжничество в тылу отбившихся от своих частей и забывших свой долг нижних чинов».
Во исполнение царского повеления командующий 10-й армией ввел целую систему мер по наведению порядка в тылу: по дорогам должны были разъезжать специальные казачьи разъезды, усиленные жандармскими патрулями; в отношении дезертиров была ужесточена деятельность полевых судов. 5 сентября на станции Молодечно по двухтысячной толпе перепившихся мародеров, грабивших винный склад, был открыт залповый огонь.
Но даже такие меры мало помогали, и спустя две недели командующий армиями Западного фронта писал: «В последнее время наблюдается скопление большого количества бродячих нижних чинов в тыловых районах армий фронта. Бродят партиями, бродят в одиночку, сосредоточиваясь в более крупных пунктах, где нередко производят различного рода беспорядки и даже грабежи. Требую от начальников всех степеней безотлагательного принятия самых решительных мер к устранению их».
Перемены в русском верховном командовании Гинденбург счел удобным моментом для начала операции. 8 сентября, на четвертый день после приезда царя в Ставку, немцы перешли в наступление.
Главный удар наносился севернее Вильно, в направлении Свенцян (ныне Швенчёнис) – на стыке Северного и Западного фронтов, между 5-й и 10-й русскими армиями. Германская ударная группа состояла из четырех пехотных дивизий общей численностью в 28 800 штыков при 320 орудиях и кавалерийского корпуса генерала фон Гарнье – 14 400 сабель при 72 орудиях. Этот мощный таран легко разметал находящуюся перед ним неплотную кавалерийскую завесу – конные отряды генералов Николая Николаевича Казнакова и Михаила Степановича Тюлина (около 15 000 сабель). Германские дивизии хлынули в образовавшийся 60-километровый разрыв.
Первые три дня немцы не встречали серьезного сопротивления. В тылу русских войск нарастала паника. Все дороги были запружены спасавшимися обозами, интендантскими службами и беженцами. Германская кавалерия при поддержке артиллерии легко разгоняла встречные русские отряды. Так, командир сибирских казаков генерал Потапов доносил о столкновении с противником возле местечка Интурки утром 11 сентября: «В 10 час. утра Интурки были окружены противником, открывшим артиллерийский огонь. Я со взводом прорвался, но за мной была погоня разъездов, пришлось следовать без дорог, по лесам. Взвод растаял, и со мной оказались лишь адъютант, офицер связи и четыре казака». Из этого донесения ясно, что подчиненные Потапова при первых выстрелах просто бросились врассыпную.
Русская пехота тоже потеряла былую стойкость. Борис Михайлович Шапошников[121] пишет: «С началом мировой войны наша пехота не боялась ни австрийской, ни немецкой конницы… С выбытием же из строя более или менее крепких в смысле обучения кадров, с переломом в настроении армии в достижениях войны сильная в физическом отношении наша пехота начала сдавать перед немецкой конницей, пожинавшей в своей оперативной работе и даже иногда на полях сражений хорошие плоды».
Под натиском немцев правый фланг русской 10-й армии стал загибаться, расчищая противнику дорогу на Минск. Резервов на этом участке фронта у русского командования не было, подкрепления запаздывали, поэтому, дабы избежать окружения, весь русский Западный фронт вновь покатился назад, на восток. Вильно был оставлен без боя. К счастью, немцы после первого успеха углубляли и расширяли Свенцянский прорыв недостаточно решительно, продвигаясь по практически свободному пространству не более 20 км в сутки. Медлительность противника позволила Алексееву перебросить к месту прорыва шесть корпусов 2-й армии. По меткому замечанию одного из историков, время, как всегда, оказалось решающим фактором.
Уже к 16 сентября в развитии германского наступления назрел кризис. Ударная группировка немцев растянулась на протяженном фронте, действуя на разных направлениях, усилить ее было нечем, тогда как к правому крылу русских спешила целая армия.
Перелом в ходе операции обозначился в бою на реке Ошмянка. Это был важный рубеж, прикрывавший пути отхода 10-й русской армии. Однако обороняли его всего несколько плохо вооруженных батальонов. Поэтому передовые части 4-й германской кавалерийской дивизии без особого труда захватили восточный берег. Затем, установив, что русская пехота не имеет патронов и дерется только штыками, немцы подождали подхода основных сил и двинулись в атаку густыми шеренгами, колено к колену. Безоружной русской пехоте оставалось только молиться в ожидании конца. В этот трагический момент поблизости случайно оказалась русская батарея из четырех орудий, имевшая роскошный
