Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Но значительная часть генералитета и офицерства восприняла действия Николая II c плохо скрываемым осуждением. В записках генерала Брусилова читаем следующее: «Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжелое, можно сказать – удручающее. Вся армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу. Конечно, у него были недочеты, и даже значительные, но они с лихвой покрывались его достоинствами как полководца. Подготовка к этой мировой войне была неудовлетворительна, но тут Николай Николаевич решительно был не при чем, в особенности же – в недостатке огнестрельных припасов войска винили не его, а военное министерство и вообще тыловое начальство. Во всяком случае, даже при необходимости сместить Николая Николаевича, чего в данном случае не было, никому в голову не приходило, что царь возьмет на себя при данной тяжелой обстановке обязанности Верховного главнокомандующего. Было общеизвестно, что Николай II в военном деле решительно ничего не понимал и что взятое им на себя звание будет только номинальным…».
Ему вторил генерал Ю. Данилов: «Государю не по плечу и не по знаниям непосредственное руководство войной».
По словам генерала Деникина, «в армии этот значительный по существу акт не произвел какого-либо впечатления. Генералитет и офицерство отдавало себе ясный отчет в том, что личное участие государя в командовании будет лишь внешнее, и потому всех интересовал более вопрос, кто будет начальником штаба. Что касается солдатской массы, то она не вникала в технику управления, для нее царь и раньше был верховным вождем армии».
Руководство штабом Ставки государь доверил генералу Михаилу Васильевичу Алексееву, к которому питал большое расположение. За внешними проявлениями царской симпатии, впрочем, не стояла ни близкая дружба, ни даже исключительное доверие. Новому начальнику Штаба шел пятьдесят восьмой год. Военная форма сидела на нем как-то неуклюже, что вкупе с невзрачной внешностью (маленький рост, косоглазие) делала его похожим на «статского военного», «генерала в резиновых калошах». Однако военное дело Михаил Васильевич знал хорошо. Это был сын небогатых родителей, прошедший все ступеньки служебной лестницы от прапорщика до генерала. Глубокая теоретическая подготовка позволяла ему до войны преподавать в Академии Генерального Штаба. Назначение Алексеева на его высокий пост вызвало большие пересуды среди генералов. Злые языки говорили, что государев любимец посдавал все крепости немцам и получил повышение. Однако все сходились на том, что Алексеев человек необыкновенной трудоспособности. Как и ожидалось, он, по сути, и возглавил армию.
Роль Верховного главнокомандующего царь понимал по-своему. Он мало вникал в оперативную обстановку, выказывал, по словам Деникина, «полное безучастие к вопросам высшей стратегии» и не беспокоил командующих фронтами и армиями своими распоряжениями. Ставка была перенесена из Барановичей в Могилев. Поселившись в небольшом доме губернского правления, Николай вел привычный образ жизни, посвящая военным делам лишь небольшую часть дня. Вставал он обычно между восемью и девятью часами, одевался, молился и выходил к утреннему чаю. В одиннадцатом часу, в фуражке, облаченный в защитную рубашку с кожаным поясом и в высокие сапоги, царь шел в штаб, до которого было не больше ста шагов. Там он выслушивал пространный доклад генерала Алексеева о положении всех четырнадцати армий и четырех фронтов, – «выслушивал терпеливо и внимательно, хотя, по-видимому, эта область не захватывала его, – пишет Деникин. – Некоторое расхождение случалось лишь в вопросах второстепенных – о назначении приближенных, о создании им должностей». Бумаги, требующие подписания, отправлялись в царскую резиденцию.
«Собственно говоря, этим часовым докладом и ограничивалась работа Государя, как Верховного Главнокомандующего», – свидетельствует протопресвитер Георгий Шавельский. Все оперативные вопросы Алексеев решал самолично. По возвращении во дворец царь завтракал, беседовал с приглашенными к столу, а затем вместе с цесаревичем Алексеем и чинами свиты совершал длительную пешую прогулку в парке или выезжал на автомобиле за город. Вернувшись к пяти часам пополудни, он пил чай, после которого до половины восьмого вечера выслушивал доклады министров и разбирал почту. Пообедав, отправлялся в кабинет, где в исключительных случаях вновь принимал генералов и приехавших министров. В половине одиннадцатого царь ужинал и отправлялся на отдых. По воскресеньям и праздникам он не пропускал ни одного богослужения. Один раз в неделю в городском театре с шести часов до половины восьмого вечера устраивался показ фильмов, куда приглашались все чины Ставки; на верхние ярусы допускались нижние чины Георгиевского батальона и штабные писари. Эта размеренная жизнь нарушалась только продолжительными выездами на фронт или в Царское Село – обыкновенно без всякой определенной цели, просто чтобы развеять скуку. В это время связь царя с армией состояла лишь в том, что он ежедневно по вечерам получал сводку сведений о происшествиях на фронте.
По замечанию генерала Евгения Захаровича Барсукова, «при таком распорядке дня у царя оставалось мало времени, чтобы вершить государственные дела великой России».
Не случайно, многим посторонним наблюдателям принятие Николаем руководства армией казалось, по существу, лишь формальностью. Деникин, например, отмечал «полное безучастие государя в вопросах высшей стратегии». По мнению генерала Брусилова, «царь фронтом интересуется мало и ни в какой мере не принимает участия в исполнении столь сложных обязанностей, возложенных по закону на Верховного Главнокомандующего».
Между тем эти суждения не совсем верны. Превосходно зная армейские нужды и личный состав, царь смог организовать слаженную работу фронта и тыла. От него и в самом деле редко исходила какая-нибудь инициатива в чисто военных вопросах, однако он обладал необыкновенным самообладанием и способностью быстро и трезво оценивать обстановку. Генерал Алексеев с благодарностью вспоминал эту черту характера Николая: «С Государем спокойнее. Его Величество дает указания, столь соответствующие боевым стратегическим задачам, что разрабатываешь эти директивы с полным убеждением в их целесообразности. Он прекрасно знает фронт и обладает редкой памятью. С ним мы спелись. А когда уезжает Царь, не с кем и посоветоваться».
Понадобился, однако, всего год, чтобы Алексеев изменил свое мнение о способностях Верховного главнокомандующего. В конце октября 1916 года начальник штаба Ставки говорил уже о своем полном бессилии раскрыть глаза государю на истинное положение дел на фронте и в стране: «Ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен».
Главное значение принятия царем обязанностей Верховного главнокомандующего, лежало, скорее, в нравственной области. «История, – справедливо пишет Керсновский, – часто видела монархов, становившихся во главе победоносных армий для легких лавров завершения победы. Но она никогда
