Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
В этой сложной военно-политической обстановке государь совершил неординарный поступок, решив лично возглавить русскую армию. По свидетельству бывшего военного министра Александра Федоровича Редигера, царь «любил войска и военное дело и предпочитал быть во время войны в армии, а не в тылу». В этом он видел простое следование монаршему долгу. Отнюдь не считая себя полководцем, Николай II был убежден, что сосредоточение военной и гражданской власти в одних руках «устраняет многие затруднения и трения». Имели место и переживания мистического характера. В письме к императрице Александре Федоровне Николай так вспоминает ту минуту, когда он решился возложить на себя обязанности Главнокомандующего: «…Хорошо помню, что когда стоял против большого образа Спасителя, наверху в большой церкви (в Ц. Селе), какой-то внутренний голос, казалось, убеждал меня прийти к определенному решению…» Ему казалось, что если во главе войск станет Помазанник Божий, то армия воспрянет духом и, наконец, сокрушит врага.
В середине августа царь ознакомил со своим решением доверенных лиц. «Вечером 4 августа (17-го по нов. ст. – С. Ц.) после обычного доклада, – вспоминал военный министр Алексей Андреевич Поливанов[118], – государь высказал мне намерение вступить в верховное командование армиями. На возражение о трудностях, сопряженных с таким намерением, император ответил: "Я много размышлял по сему поводу, принятое мною решение является вполне твердым"».
Когда Поливанов огласил намерение государя на ближайшем заседании правительства, среди членов кабинета началось сильное волнение. Слышались возбужденные выкрики: «Это великая опасность», «этого нельзя допустить». Министр земледелия Александр Васильевич Кривошеин полагал, что «ставится вопрос о судье династии, о самом троне, наносится удар монархической идее, в которой и сила, и вся будущность России». По его словам, «народ давно, уже со времени Ходынки и японской кампании считает государя царем несчастливым, незадачливым». Председатель Думы Михаил Васильевич Родзянко потребовал, чтобы правительство в знак протеста в полном составе ушло в отставку[119].
Царю пришлось преодолевать сопротивление большинства собственных министров. На государственном совещании 2 сентября в Царском Селе они настойчиво убеждали Николая II отказаться от задуманного. По убеждению одних, положение на фронте не являлось следствием просчетов великого князя Николая Николаевича; другие перечисляли те опасности, которые могут возникнуть, если государь оставит столицу в то время, когда в стране назревают беспорядки. Наконец, царю было прямо объявлено, что в случае дальнейших поражений страна будет винить уже не генералов, а его самого. «Подумать жутко, – говорил Поливанов, – какое впечатление произведет на страну, если государю императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы».
Подспудно же в основе всех министерских доводов чувствовалось глубокое неверие в военные способности царя: «Слишком уж мало подходил Николай II к роли вождя в этой великой войне и по своим дарованиям, и по характеру, и по своей роковой незадачливости» (Поливанов).
Николай II с усталым видом выслушал все речи и в заключение кратко оповестил собравшихся, что «остается при своем мнении».
Участники заседания разъехались по домам в подавленном настроении. Но они еще не оставили надежды поколебать решимость императора. На другой день восемь членов кабинета (за исключением премьера И. Л. Горемыкина и министра юстиции А. А. Хвостова) собрались вновь у министра иностранных дел Сазонова и подписали коллективное письмо государю с просьбой не отстранять великого князя Николая Николаевича от главнокомандования. Письмо заканчивалось словами: «Находясь в таких условиях, мы теряем веру и возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине».
Газеты и общественность, со своей стороны, высказывали свое недоверие государю с небывалой дерзостью. Николай не нашел сочувствия даже у императрицы-матери Марии Федоровны. Согласно ее дневниковой записи от 25 августа 1915 года, когда «он начал сам говорить, что возьмет на себя командование вместо Николаши, я так ужаснулась, что у меня чуть не случился удар, и сказала ему, что это было бы большой ошибкой, умоляла не делать этого особенно сейчас, когда все плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это приказ Распутина. Я думаю, это произвело на него впечатление, так как он сильно покраснел. Он совсем не понимает, какую опасность и несчастье это может принести нам и всей стране». По признанию Николая II, «разговор с матерью был еще тяжелее, чем с министрами, и… они расстались, не поняв друг друга» (фрейлина Анна Александровна Танеева-Вырубова).
Предостерегающие доклады делали царю и некоторые великие князья.
Натолкнувшись на глухую стену непонимания, Николай II остался тверд: «Мое решение бесповоротно».
Великий князь Николай Николаевич был назначен наместником Кавказа, главнокомандующим Кавказским фронтом и войсковым наказным атаманом Кавказских казачьих войск. Свою отставку он воспринял, как «кару и опалу» (о. Георгий Шавельский). Генерал Янушкевич, также отставленный и сделанный начальником снабжения Кавказского фронта, слышал от него такие слова о государе: «Он не только отнял у меня пост, который самому явно не по силам, но еще и хочет лишить права на будущие победы. Но ничего, вскоре все увидят, кто чего стоит».
4 сентября государь отбыл в Ставку для вступления в командование фронтами (Северо-Западный фронт к тому времени был разделен на два фронта: Северный – во главе с генералом Рузским и Западный – под началом генерала Эверта). Его сопровождала огромная свита. По свидетельству очевидцев, прибыв на могилевский вокзал, царь вышел к встречающим одетый в простую гимнастерку, без оружия, в старых, сильно поношенных сапогах. Он обошел всех приглашенных, подавая каждому руку.
Армия встретила известие о замене Верховного главнокомандующего со смешанными чувствами. Для многих офицеров это было знаменательным событием. Так, штабс-капитан 3-й гренадерской артиллерийской бригады Эраст Николаевич Гиацинтов пишет: «Мы это приняли, как должное: государь должен был командовать нами, а не какой-нибудь великий князь, хотя бы он и принял на себя пост Верховного Главнокомандующего».
