Наваждение. Тотемская быль - Александр Владимирович Быков
– Блаженный!
– Пойдемте следом, вдруг заговорит, откроет нам, сирым, всю правду.
Народ стал стекаться куда-то в сторону церкви.
– Хочешь юродивого поглядеть? – спросил Аленку Дружина.
– Страшно поди?
– Да нет, божий человек, в веригах ходит, плоть смиряет.
– В веригах, как Вассиян Тиксненский?
– Запомнила! – удовлетворенно улыбнулся в бороду Дружина, – но Вассиян-то уже успокоился, а этот жив– здоров. Народ его почитает, слова его толкует. А Максим любит туману – то напустить, иной раз так скажет, что и не поймешь, смеется или нет.
– Пойдем, батюшка, дюже мне любопытно, может, мне что скажет. Может, поможет в скорбях моих?
* * *
На Старом Посаде, на Хоробардине-горе у варниц, около храма Воскресения Христова было полно народу. Люди толкались, стараясь оттеснить друг дружку, словно боялись пропустить что-то очень важное. Прямо на снегу у входа на паперть сидел юродивый. Вместо одежды – рваная рубаха на голое тело. Сквозь нее видны тяжелые вериги, охватившие щуплое тело. Тяжелые кресты спереди и сзади соединены по оплечьям и на поясе массивными коваными пластинами. Запястья рук и ног тоже скованы. Юродивый гремел цепями, словно это был его последний час, и старался донести до окружавших слова правды.
– Бойтесь антихриста, православные, он среди нас, – нараспев кричал блаженный.
Где, же он, Максимушко? слышалось из толпы.
– Слышите? – юродивый замирал на мгновение, и вместе с ним замирала толпа. Ничего такого, только ветер подвывает из-под стрехи у церковной стены.
– Ветер, – слышалось из толпы.
– Воет, – страшным голосом завопил Максимка, – воет нечистый, худо ему, вот и воет, Господь судил ему муки кромешные за дела его черные.
– Конец света будет? – снова прокричали откуда-то сзади.
– Будет, ибо в каждом деле есть начало и конец. И только у Господа и святых угодников жизнь бесконечная. Они и будут судить нас, грешных.
– Скажи, Максимушко, спасется кто от неминучей гибели?
– Спасутся немногие, праведники, и то не все.
– Сам-то спасешься?
– Да разве ж обо мне речь?
– Так как же, гореть в аду поди страшно?
– Мне ничего не страшно, я за дело Божье страдаю, кровью цепи мои омыты, язвы на мне, как у Господа на Голгофе.
– Свят, свят! – крестились жители и пятились в сторону, уступая место другим любопытным.
Дружина с Аленкой не сразу, но приблизились к юродивому. Их поразил внешний вид божьего человека, черные пятки ног, коросты и язвы на теле. При всем этом дурно от Максимки не пахло, никакого духа смердящего.
Вот что значит истинная святость!
– Скажи, Максимушко, а может нечистый по ночам являться? – крикнула юродивому Аленка.
Максим повернул голову, разглядел молодуху.
– Поди сюда, грешная баба!
Аленка приблизилась, стояла в двух шагах от блаженного.
– Вижу, черно у тебя на душе, от горя черно, – вдруг сказал Максим, – вся ты в грехе своем, с головы до пят.
Стоящие вокруг отшатнулись от Аленки.
– Спасусь ли, провидец, скажи, не томи?
– Нет тебе спасения, кроме как идти в монастырь.
– В монастырь? – Аленка от неожиданности оробела.
– Туда тебе прямая дорога, вон она, – крикнул Максим, махнув рукой в сторону Суморина монастыря, отвернулся от Аленки, словно судьба ее уже состоялась.
Молодуха заплакала, Дружина отвел ее в сторону.
– Недоброе напророчил тебе Максимка.
– Почему же? – Аленка вытерла слезы, – в обители тоже люди живут, отдам и я жизнь свою Господу, раз уж мне так на роду написано.
– Передумай, куда тебе в твои годы в монастырь?
– Нет, мне блаженный глаза открыл, туда мне дорога, там мужа супостата нет и не будет, и святым я смогу ежедень молиться. Может быть, откроется мне тогда, кто это приходил во сне.
Обратной дорогой до Павлецова они сначала молчали, потом Дружина, будто что-то вспомнив, стал рассказывать Аленке, что сначала Максимка служил при церкви, рукоположен был в священство. Звали его тогда Максим Попов Макарьев сын. Потом по прошествии лет вдруг впал в юродство, надел рубище, вериги и стал кликушествовать.
Сначала люди его сторонились: что такое, сумасшедший поп-расстрига, а потом стали прислушиваться, и многое из того, что говорил Максимка, сбылось. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».
На Руси человек, презревший богатство ради веры, рано или поздно признавался окружающими «божьим». Юродство было в чести. А если юродивый к тому же и прозорливец, то к нему не грех и за советом прийти и просто речи послушать. Юродивых не гнали с паперти, хотя те частенько говорили не то, что хотелось бы священству. Но именно за это их и любили простые прихожане.
– Батюшка, а давно Максимка юродствует?
– Давно, слышал я, что неспроста он рубище надел, а по причине.
– Расскажи?
– Когда-то, лет поди пятнадцать назад, а может, и поболее, проходили тут черкасы с воровскими казаками. Грабежом брали деревни, никого не щадили. Сказывают, в то разорение сгинула семья и у Максима Попова, с тех пор он и стал юродствовать.
– Он вправду Божий человек?
– Все мы божьи.
– Не все, батюшка, Федька мой хуже сотоны, не мочно мне с ним дальше жить. Ты уж не замай, отвези меня в монастырь, я и вправду постригчись хочу.
– Нельзя тебе при живом-то муже.
– Так ведь нет мне с ним жизни.
Дружина оглянулся на Аленку, в глазах его была жалость.
За разговором время прошло незаметно, вот уже и речка Царева, а там рядом и Павлецово. В доме у Шиховых были гости. Приехала мать Аленки с родичами, проведать, как дела у молодухи.
Аленка, не долго думая, сразу же и заявила ей, что хочет постричься в монастырь.
– Чего это ты удумала? – всплеснула руками мать, – я жду не дождусь внуков, а она в монастырь!
– Мне юродивый Максим присоветовал.
– Вот еще, не дело какое, Максимка-то чай, безумен.
– Он, Божий человек, его устами Господь волю свою вершит.
– Ох-ти, мне да тошнешенько, – в голос зарыдала мать Аленки, – что вы, недруги с дочерью моей учинили, я вам ее отдавала веселой и румяной, а теперь что?
– Ведомо мне учинилось, что завтра к Воскресенской церкви приедет игумен Спасо-Суморина монастыря Галактион, – сказал Дружина Шихов. Погост отсюда недалече, две версты всего, надобно к нему, он все и решит.
– Вот-вот, – встряла в разговор Маринка Шихова, – вразумит дщерь твою непутевую, как против мужа законного бунтовать.
– Сам-то Федор где? – спросила мать Аленки.
– Третий день в Тотьме на братчине у кого-то гуляет.
– Ну и ну, – покачала головой гостья, – видать, и вправду непутёвый попался.
– По себе не суди, – закричала на сватью Маринка Шихова, – к моему сыну ведьмы по ночам не ходят, а к твоей – сам нечистый зачастил.
– Да тьфу, какой нечистый, это архангел
