Наваждение. Тотемская быль - Александр Владимирович Быков
Монастырский служка выглянул из дверей, махнул Дружине рукой, дескать, заходите. Шиховы и родня ввалились в горницу толпой, поклонились игумену.
– Сказывай, что привело вас сюда, все без утайки.
– Да вот, дело какое, – Дружина мял в руках шапку, – сноха моя Аленка надумала в монастырь постричься, хочет дозволения спросить.
– А что так, увечна что ли, хворь какая, али еще что?
– Да она сама скажет.
Дружина жестом приказал Аленке выйти вперед и говорить. Она подошла к игумену, приложилась к руке и, не поднимая головы, начала:
– Мочи моей нету больше жить с этим Федькой. Не люб он мне, противен, видеть его не могу.
– Отчего же? Жена должна уважать мужа своего, ибо венчана во-первых она ему, а уж потом он ей.
– Бил он ее, – поклонившись игумену, начала говорить мать Аленки, – смертным боем и содомским грехом сильничал.
– Правду говорит? – нахмурился Галактион.
– Истинную правду, – Аленкина мать перекрестилась.
– Лжа это, напраслина, – заорала со своей стороны Маринка Шихова, – ты, батюшка, спроси ее, пошто Федюша осерчал, не вдруг же?
– Говори, грешная, чем мужа обидела? – спросил Аленку Галактион.
– Сон рассказала, батюшка.
– Какой еще сон?
– Про кудрявого молодца.
– Так тебе что, молодец приснился?
– Да, батюшка.
– Единожды?
– Нет, приходил он ко мне во сне многажды, целовал меня, ласками разными ласкал, и было мне с ним хорошо очень.
– Э, – пригладив бороду, заметил игумен, – тут, знать, дело мирское, плох, видать, муж, коли такие сны жена видит.
– Так она, батюшка, тебе главное не сказала! – завопила Маринка Шихова, – ночной-от гость – сам нечистый.
– Да ну? – перекрестился Галактион.
– Истинно говорю, как на исповеди, готова крест целовать!
– Так тут и есть исповедь, только не тайная, – громогласно провозгласил игумен, – что скажешь, грешная?
Аленка подняла глаза на монаха, тот поневоле залюбовался красотой молодой, еще не рожавшей бабы.
– Скажу, что не знаю я, кто это был, только ничего плохого он мне не сделал. Люди бают, что, может, это архангел Михаил?
– На слушай ты ее, батюшка, – снова заголосила Маринка Шихова, – все ложь, нечистый это, все знают, что он.
Игумен был явно смущен таким поворотом дела.
– А муж твой где?
– Четвертой день дома не ночует, не знамо где, – ответила Аленка.
– Ложно, – замотала головой Маринка, – в Тотьме он, по делам уехал.
В это время дверь в горницу отворилась, и туда бочком протиснулся Федор.
– Да вот же он, сынок, – обрадовалась Маринка, – вернулся.
– Правду ли говорит твоя жонка насчет нечистого? – спросил игумен.
Федор хотел было сказать, что она возводит на себя напраслину, что он по-прежнему любит ее. Хотел сказать, что сглазила нечистая сила его, а не Аленку, и потому ничего у него с женой не выходит по-людски, только лихостью и содомом, какие уж от этого дети. Но вместо этого язык словно в другую сторону повернулся.
– Истинно говорит, клянусь крестом православным, – ответил Федор и широко перекрестился, – хворая она, блажная, я в Тотьме был у знающих людей, сказали, плоть смирять ее надлежит, другого средства нет.
– Кто ж тебе это сказал? – поинтересовался игумен?
– Максимка-юродивый, что на Усолье-Тотемском живет, – соврал Федор.
– Максимка в смирении знает толк, – покачав головой, сказал Галактион, – ежели так, то дозволяю тебе смирять твою жену железами. От них все черти врассыпную бегут, неспроста Максимка с себя железа не снимает.
Игумен повернулся к Аленке:
– В пострижении тебе отказ даю, молода ты еще, детей должна рожать, мужа почитать, а дабы нечистый к тебе больше не заглядывал, накладываю на тебя епитимию молиться десять ден Господу о прощении, закованной в железа, а на ночь держать тебя в чулане на шейной цепи. Это против нечистого верное средство.
– Батюшка, смилуйся, не погуби, – зарыдала Аленка.
Шиховы пораженно молчали.
– Ну что же, благодарим покорно, – первая нарушила тишину Маринка, – пора и честь знать, до дому ехать, вон народу еще сколько охочего до батюшки сидит.
На другой день Федор самолично съездил к кузнецу, приобрел кандальный наряд. Кузнец оковал Аленке руки. В чулане к столбу прикрутили кованый штырь, к нему прикрепили цепь с ошейником. Вечером Федор лично надевал его на шею несчастной Аленке и запирал на тяжелый замок. Спать она могла только сидя, да и спала ли вообще, неизвестно.
Ее мать с родичами отправились восвояси, епитимия – дело Божье, никому мешаться не след. Те повиновались и уехали назад в Усть-Печеньгу.
Через неделю молодуху стало жалко даже Маринке Шиховой.
– Ты, Федор, с бабой-то не крутенько ли завернул? Совсем худо ей, с лица спала, не ест ничего, как бы какого лиха не учинилось?
– Дело, конечно, твое, – как бы между прочим сказал Федору за столом Дружина, – я против епитимии не властен, но на ночь к столбу приковывать, словно татя-душегубца, ей богу, не надо. Плохо ей и так.
– Ужо умнее будет, – довольно отвечал Федор, – епитимию отбудет от срока до срока, потом в Тотьму повезу ее к знахарке, есть верное средство, чтобы понесла. Дурь-то сразу пройдет!
* * *
По прошествии десяти дней кузнец из соседней деревни снова приехал в Павлецово, освободил Аленку от цепей. Что пережила она за это время, никто знать не мог, но даже Маринка Шихова заметила, что сноха стала нелюдимой, все время что-то шептала и крестилась на иконы.
«Помогает, – решила Маринка, – Господь не оставил грешную душу»!
– Матушка, завтра повезу жену в Тотьму к знахарке, – сказал на третий день после снятия епитимии Федор.
– Поезжай с Богом, сынку, пущай она расстарается, по всему видать, отступился нечистый от Аленки, самое бы время ей забеременеть.
– Для того и едем, знахарка обещала верное средство.
Аленка не противилась этой поездке, ей было все равно. Скажут пить зелье – станет пить, и мужу будет покорна, лишь бы не бил и снова на цепь не сажал.
К знахарке приехали в полдень.
– Вот она, Аленка, жонка моя грешная, – представил жену Федор.
– Вижу, что грешна, покорность ее вижу, но это снаружи, внутри у нее против тебя огонь, – так и знай, – оглядев Аленку, заметила знахарка.
– Оставляю ее на три дня, как уговор был, ты уж тут порадей, – сказал Федор, – а я в долгу не останусь.
Знахарка проводила его до ворот и, вернувшись, приказала Аленке:
– Раздевайся.
– Совсем? – взглянула на нее несчастная молодуха, она подумала, что ее снова станут бить.
– Рубашку исподнюю оставь, – приказала знахарка.
Аленка покорно сняла с себя все остальное.
– Подвяжи исподку пояском, да покрепче, – сказала знахарка.
Аленка исполнила.
– А
