Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Геройский гарнизон покинул крепость только 23 августа, в связи с дальнейшим отступлением русской армии к Белостоку. Орудия и боеприпасы были вывезены, укрепления взорваны. На следующий день комендант крепости генерал Бржозовский послал рапорт Верховному Главнокомандующему о ходе обороны. Николай II лично наложил на этом документе следующую резолюцию: «Выражаю самую горячую благодарность всему составу доблестного гарнизона Осовца».
На исходе лета истекшие кровью русские армии были выведены из «польского мешка». Восточный фронт выровнялся, угроза германского окружения отпала. Но спасение было достигнуто ценой чрезвычайного перенапряжения сил, физических и нравственных. Войска «дрались, недосыпали, маршировали ночами, копали днем, несли потери», – так вкратце охарактеризовал этот период генерал Борис Владимирович Геруа (тогда командовавший лейб-гвардии Измайловским полком). «Предел «моральной упругости» войск был достигнут и далеко перейден, – пишет Керсновский. – Удара по одной дивизии стало достаточно, чтобы вызвать отступление всей армии, а по откатившейся армии сейчас же равнялись остальные. Истощенные физически и морально бойцы, утратив веру в свои силы, начинали сдаваться десятками тысяч. Если июнь месяц был месяцем кровавых потерь, то август 1915 года можно назвать месяцем массовых сдач». Сдавались целыми полками, даже без малейшей угрозы окружения. Так, 315-й пехотный Глуховский полк сдался в плен вместе с командиром под предлогом того, что были расстреляны все патроны.
6 августа на заседании Совета министров военный министр Поливанов заявил: «Непоправимой катастрофы можно ожидать в любую минуту. Армия больше не отступает, она просто бежит, и вера в ее силу разрушена».
В довершение бед к неудачам на фронте добавился нарастающий хаос в тылу. На восток потянулись нескончаемые вереницы беженцев. «Пока наши отступающие войска двигались через губернии Царства Польского, – пишет генерал Василий Гурко, – бегство местных жителей еще не приняло формы бесконтрольной паники. Однако по мере того, как отступление продолжилось и далее вглубь страны, численность пришедшего в движение населения возрастала все более и более. Бегство было особенно массовым в тех местах, где люди покидали свои дома, приведенные в ужас усиливавшимися боями. Жители в спешке нагружали на телеги домашний скарб, детей и стариков, забирали мелкий и крупный рогатый скот и вливались в непрерывный поток людей, бесконечной вереницей двигавшихся с запада на восток. Естественно, дожди заставляли их стараться ехать по щебеночным шоссе, вследствие чего главные дороги быстро забивались множеством беженцев, и движение было сильно затруднено. Со временем эта совершенно беспорядочная людская лавина подчистую истребила все местные запасы фуража, включая даже подстилки для скота. Люди сталкивались с не меньшими трудностями и в поисках собственного прокормления. Среди беженцев распространились болезни, и значительно увеличилась смертность. Весь маршрут этого массового бегства был отмечен небольшими холмиками с установленными над ними наспех сколоченными крестами».
В воспоминаниях военного врача Войтоловского запечатлена незабываемая картина ужаса, царившего на прифронтовых дорогах летом 1915 года:
«Разбитые, беспомощные, охваченные паническим ужасом, бегут две огромные армии (3-я и 4-я), подгоняемые смертью со всех сторон. Сверху – аэропланы и цеппелины. С боков – зловещие пушки и болотная пучина. Внутри – холера. Две огромные армии, прижатые к полесским болотам, делают бешеные усилия, чтобы прорваться сквозь узкое горлышко, в котором застряли миллионы тел и возов…
Вдоль края дороги вытянулись бесконечной лентой жалкие, несчастные беженцы. Или, как окрестило их солдатское остроумие, «обеженные». Смертельно усталые, понурые, хилые, голодные, с грудными младенцами на руках, они из последних сил подталкивают свой Ноев ковчег. На лицах отчаяние и мука, которые могли бы тронуть камень, но не бегущую армию. Особенно страшны старики, когда они молча, с опущенными глазами стоят у края дороги и трясущейся рукой протягивают шляпу за подаянием.
Среди беженцев свирепствует детская холера. Непогребенные трупики валяются на каждом шагу. Иногда их складывают в большие кучи. Сегодня у опушки придорожного леса я насчитал их 16. Они лежали все рядом с восковидными лицами и заострившимися носами. К телу пришпилены были крестики из еловых ветвей. И чья-то тоскующая рука возложила на голову девочки-подростка венок из голубых колокольчиков.
Бывают картины еще печальнее. На краю шоссе, у самой трясины, лежит мертвая женщина, полураздетая, вся занесенная пылью и с запекшейся кровью на губах. А к ее измазанному кровью лицу припала с громкими воплями девочка лет восьми. Мимо катятся автомобили, повозки, офицерские экипажи. Люди поспешно отводят глаза. Только иные сердобольные солдаты кладут возле девочки куски хлеба…»
Страдания мирного населения заставляли содрогнуться даже видавших виды ветеранов. «Люди, воевавшие в нескольких войнах и участвовавшие во многих кровавых битвах, – пишет Гурко, – говорили мне, что никакой ужас битвы не может сравниться с ужасным зрелищем бесконечного исхода населения, не знающего ни цели своего движения, ни места, где они могут отдохнуть, найти еду и жилище».
Как будто не замечая трагедии беженцев, Ставка приняла решение о принудительной эвакуации прифронтового населения, прежде всего мужчин 18—50 лет, вместе с их семьями и со всеми пожитками, дабы не оставлять противнику ни продовольствия, ни какого-либо хозяйственного имущества, ни рабочей силы. Во исполнение этого приказа с насиженных мест было снято не менее 5 миллионов человек из 22-х миллионов, населявших занятые противником территории.
Поголовно выселялись не только деревни, но и целые города. Загруженные нужным и ненужным добром эшелоны забили все узлы и станции, мешая подвозу на фронт необходимых грузов.
Все, что беженцы не могли увезти с собой, безжалостно уничтожалось. Командир преображенцев Торнау так описывает отступление своего полка из Польши: «Отход происходил планомерно и в большом порядке. Hи пленных, ни раненых мы за собой не оставляли. Местность, через которую проходили наши войска, была предана огню. Сжигались деревни, скирды с хлебом, а скот либо уничтожался, либо угонялся вслед за войсками. Очень часто во время ночных отступлений полку приходилось двигаться через коридор, окруженный горящими скирдами и домами, насколько хватал глаз… Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое. Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать вглубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий. Самая жестокая и бессмысленная страница войны, начиналась. Ни в чем неповинные мирные жители, забрав с собой лишь самые необходимые вещи, бежали без оглядки назад. Обозы их нередко попадались между нашими и германскими линиями, и тогда этим несчастным приходилось к довершению всех бед, испытать на себе стрельбу артиллерии».
По прибытии на место беженцы
