Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
В конце октябре 1914 года Москва пережила первый всплеск народных волнений, вызванных широко насаждаемой прессой германофобией. Агрессивно настроенная толпа с криками «Долой немцев!» разгромила несколько продовольственных лавок и магазинов, принадлежавших предпринимателям с немецкими фамилиями. Градоначальник Москвы генерал Александр Александрович Адрианов тогда решительными действиями пресек беспорядки. Зачинщики были арестованы и осуждены на трехмесячное заключение. Городские власти публично осудили погромы и призвали население сохранять спокойствие и соблюдать порядок. «Возмутительно, – заявил Адрианов в «Русских Ведомостях», – когда толпа прикрывает свое преступное деяние патриотическим песнопением. Народный гимн – это молитва. Сопровождать же молитву безобразием – кощунство». На следующий день (24 октября) на дверях подвергшихся нападениям магазинов появились объявления «Служащие и рабочие – русские подданные».
Но летом 1915 года события приняли другой оборот.
Бесславная сдача Перемышля вновь настроила москвичей против «внутренних немцев». Прологом трагических событий 9—11 июня стал «бабий бунт». 8 июня здание городской администрации осадила трехтысячная толпа женщин. В большинстве своем это были родственницы мобилизованных. Оставшись без кормильцев, они перебивались еженедельными заказами – шитьем и другой работой для армейских нужд, – которые распределял благотворительный комитет великой княгини Елизаветы Федоровны (родом немки). Однако этим утром всем им было отказано в подработке. Сразу же возник слух, будто княгиня-немка отдала заказ немецкой швейной фабрике «Мандль». Адрианов, выслушав жалобы женщин, обещал разобраться и помочь.
В тот же день на Прохоровском заводе опасно заболели 38 рабочих. Вероятно, они стали жертвой дизентерии. Но этого было достаточно, чтобы рабочие кварталы Москвы наутро проснулись с твердой верой в то, что проклятые немцы отравляют воду и распространяют болезни.
Днем полуторатысячная толпа рабочих, осененная царскими портретами и национальными флагами, направилась к воротам «ситценабивной мануфактуры» в Кожевниках[109], владелец которой носил имя Эмиль Циндель, а управляющего звали Карлсен (это был российский подданный шведского происхождения). Не было никаких сомнений, что готовится расправа с «немецким» персоналом. Прибывшая на место полиция не препятствовала проникновению погромщиков на территорию фабрики. Правда, двое городовых попытались вырвать Карлсена из рук озверевшей толпы, но спасти его им все равно не удалось – управляющего настигли и добили, на глазах его дочери, сестры милосердия.
Затем настал черед фабрики Шрадера. Разгромив ее, толпа направилась в дом директора-распорядителя, германского подданного Германа Янсена, где зверски расправилась с его семьей. Трех несчастных женщин – жену Янсена, его сестру и тещу, 70-летнюю старуху, – пыталась укрыть в своей квартире русская подданная, потомственная дворянка Бетти Энгельс, два сына которой служили прапорщиками в русской армии. Благородный поступок стоил ей жизни. Когда всех «немок» обнаружили, ярости погромщиков не было предела. Бетти Энгельс вместе с сестрой директора утопили в водоотводном канале, две другие женщины умерли от жесточайших побоев.
По свидетельству статского советника Николая Петровича Харламова, возглавившего расследование этого варварского преступления, даже видавшие виды полицейские приставы признавались, что им никогда в жизни не доводилось наблюдать «такого ожесточения, разъярения толпы, до какого она дошла к вечеру 27 мая (9 июня по новому стилю. – С. Ц.). Это были точно сумасшедшие какие-то, ничего не слышавшие и не понимавшие…».
Однако главные события были еще впереди.
К полудню 10 июня Красная площадь наполнилась огромными толпами, собравшимися с разных концов города. Очевидцы называли цифры от 50 до 100 тысяч человек. Публика была самая разная – рабочие, студенты, члены правых организаций, оборванцы с Хитровки, но также и «приличные господа»; было также немало женщин из разных сословий. Пели «Боже царя храни», перемежая исполнение народного гимна криками «Долой немцев!» и «Да здравствует государь император и русская армия!» Но вместе с тем раздавались громкие требования об отречении императора, передаче престола великому князю Николаю Николаевичу и пострижении императрицы в монахини.
Мало-помалу манифестанты растеклись по прилегающим к Красной площади улицам. Поначалу их антинемецкий настрой выражался в том, что они заходили в магазины, требуя от хозяев предъявить документы, и если те оказывались «австро-германцами», то магазин подвергался разгрому. Но очень скоро погромщики перешли к повальному грабежу и разбою, не ограниченному никакими формальностями. На Кузнецком мосту, по словам очевидца, происходило настоящее побоище: «По обеим сторонам улицы из многих магазинов летели вещи, грохотал треск, звенело стекло, лязгало железо… На всех улицах, пересекающих Кузнецкий, бушевала такая же буря разрушения». Обезумевшая толпа крушила, ломала и корежила все, что попадалось под руку, уже не разбирая «русское» и «немецкое». Дом М. И. Григоровой подвергся разгрому лишь потому, что в нем располагалась контора фирмы «Кос и Дюрр» (Kos & Dürr), торговавшая строительными материалами. Мраморная доска на его фасаде, извещавшая о том, что в этом здании родился М. Ю. Лермонтов, не остановила погромщиков: комнату, в которой великий поэт появился на свет, безжалостно разгромили, как и все остальные. На Большой Спасской была сожжена типолитография, которой владела «вдова прусского подданного» Прасковья Дмитриевна Гроссе, купчиха второй гильдии и российская подданная. Сгорели нотные издания, напечатанные для Румянцевского музея, Большого театра, консерватории, Синодального училища, и по личному заказу Сергея Рахманинова. В пламени пожара, охватившего здание издательства Гросмана и Кнебеля, погибли 22 тома «Истории русского искусства» Ильи Грабаря, а также авторская коллекция фотографий. Погромщики не позволяли пожарной охране тушить огонь.
Дошло до того, что на одной из улиц толпа забросала камнями карету сестры царицы, великой княгини Елизаветы Федоровны. Угроза нависла и над основанной ею Марфо-Мариинской обителью, так как распространились слухи, что там прячется ее брат великий герцог Гессенский.
В Лефортово – традиционно «немецком» районе Москвы – грабежи сопровождались избиениями и убийствами. Потомок колонистов из Самарской губернии Август Генрихович Шитц был с трудом отбит у погромщиков и, весь в крови, доставлен в участок, где полицейский заявил ему: «…хоть ты и колонист, все равно ты немец, как волка ни корми, он все в лес смотрит». Среди пострадавших оказался даже внештатный консул колумбийского правительства П. П. Вортман.
На экстренном заседании городской Думы, открывшемся в одиннадцать часов вечера, царили панические настроения: «В народе идет молва, что на четыре дня разрешено предаться грабежу. Этого мало. Говорят также, что в Москве будет Варфоломеевская ночь…». Депутаты требовали от городских властей остановить разгул погромной стихии.
Трехдневное бездействие Адрианова представляло разительный контраст с
