Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
После двухчасового беглого огня все дело было совершенно кончено…
Хотя эта попытка прорваться и была чистым сумасбродством, она, тем не менее, была геройским поступком, который показал русского солдата в свете, в котором мы его знаем со времени Скобелева, со времени штурма Плевны, из Кавказских боев, со времени штурма Варшавы. Русский солдат может драться, и он дерется хорошо. Он переносит потери и держится даже тогда, когда он идет на верную смерть» («Berliner Local Anzeiger», перепечатка в «Königsberger Allgemeine Zeitung» от 14-го марта 1915-го года, № 123).
После боя один германский генерал обратился к горстке израненных и контуженных русских офицеров, попавших в плен: «Все возможное в человеческих руках, вы, господа, сделали: ведь, несмотря на то, что вы были окружены (руками он показал полный охват), вы все-таки ринулись в атаку, навстречу смерти. Преклоняюсь, господа русские, перед вашим мужеством». И взял под козырек, отдавая честь.
Спустя несколько дней, при повторном наступлении 10-й армии, гусарский офицер Владимир Литтауэр побывал на месте гибели XX корпуса. Глазам его предстала страшная картина:
«В сумерках мы вошли в Августовский лес, где был окончательно разгромлен XX русский корпус. По обеим сторонам дороги было свалено что-то, издали напоминавшее штабеля дров. Снежков (адъютант, поручик.– С. Ц.) подъехал ближе к штабелям и сообщил, что это груды тел…
Поля и леса были буквально покрыты убитыми – и немцами, и русскими. На последнем этапе битва, по всей видимости, шла с переменным успехом, и тела немецких и русских солдат покрывали землю слоями, словно начинка в пироге.
Я как сейчас вижу батарею на огневой позиции: заряжающие за орудиями; солдаты и лошади на своих местах, и все они мертвые. Я помню пехотную роту, которая, судя по состоянию тел, была скошена пулемётной очередью. На лесной дороге я наткнулся на несколько носилок с немецкими солдатами. Солдаты на носилках, санитары-носильщики и два медбрата – все были убиты. На дороге стояли фургоны, принадлежавшие русскому полку; и лошади, и люди в фургонах были мертвы. Дальше, в том месте, где дорога проходила под мостом, лежала груда мертвых немецких солдат. Возможно, они спрятались под мостом и там их настигли пули.
На окраине деревни тоже лежали тела мертвых немецких солдат. Кто-то сказал мне, что там лежало 400 трупов. Вероятно, они построились в колонну в ожидании приказа, когда из леса неожиданно раздались пулеметные очереди».
В деревне, где гусары Литтауэра остановились на ночлег, дома были переполнены тяжело раненными русскими солдатами. Немцы не стали брать их в плен, чтобы не возиться с ними. «Нельзя описать словами ту радость, которую испытали эти раненые солдаты при виде нас», – пишет Литтауэр. Но зловоние от гниющих ран было настолько невыносимо, что он не смог находиться в одном помещении вместе со спасенными людьми и лег спать во дворе, прямо в снегу.
Остатки ХХ корпуса вместе со своим командиром и всем штабом сложили оружие у Липска. Из 14 окруженных полков удалось пробиться в Гродно лишь двум, шедшим в авангарде, – 113-му Старорусскому и 114-му Новоторжскому, всего в количестве 1400 человек (в это число входят 12 офицеров и 16 рядовых остальных частей корпуса). Общие потери ХХ корпуса составили больше 34 000 человек (в том числе 11 000 пленных, среди них 11 генералов). А вся 10-я армия потеряла в сражении при Мазурских озерах около 56 000 человек и 185 орудий. Потери немцев насчитывали до 16 000 человек.
III
Отбросив армию Сиверса от прусской границы, Гинденбург попытался развить свой успех и взломать Северо-Западный фронт со стороны Восточной Пруссии. Но дальнейший путь 8-й и 10-й германским армиям преградили две небольшие русские крепости – Осовец и Прасныш, прикрывавшие коммуникационные линии Варшава—Вильна.
Атака на Прасныш велась силами двух армейских корпусов. 23 февраля город был окружен и отрезан от остальных русских сил. В крепости остался лишь сводный отряд полковника Алексея Константиновича Барыбина – четыре батальона 249-го пехотного Дунайского и 250-го пехотного Балтийского полков при 16 орудиях. Немцы дважды направляли в Прасныш парламентера с предложением сдаться, обещая сохранить Барыбину и его подчиненным жизнь и оружие, и оба раза ультиматум был с презрением отклонен. Между тем германская артиллерия без устали громила крепостные укрепления; больше половины гарнизона была выведена из строя. Утром 24 февраля последовал штурм. Когда германские войска после тяжелейшего боя захватили казармы, Барыбин с шашкой в руке повел последних защитников Прасныша на врага в штыковую. В короткой рукопашной почти все они были переколоты. Жестоко израненный полковник попал в плен, где генерал фон Морген торжественно вернул ему личное наградное оружие – шашку с прикрепленной к эфесу орденом Святой Анны IV степени и надписью «За храбрость»[101].
А вот третьеклассная Осовецкая крепость оказалась немцам не по зубам. К тому времени ее гарнизон однажды уже отбил штурм, предпринятый германскими войсками в самом начале войны. «Игрушечные» укрепления Осовца (4 форта с линией обороны три на четыре км) располагались на берегах заболоченной реки Бобра; обойти их было крайне сложно. Крепостная артиллерия (72 тяжелых орудия) в основном была представлена образцами 1877 года. Из современных орудий имелись две морские 15-см пушки системы Кане с дальнобойностью больше 13 км.
Ввиду стратегической важности Осовецкой крепости немцы доставили под ее стены внушительный артиллерийский парк – 68 тяжелых орудий, включая четыре «Большие Берты», чьи 820-килограммовые снаряды проламывали двухметровые железобетонные перекрытия Льежа, Намюра, Мобежа, Антверпена. Командующий осадным корпусом грозился в трехдневный срок смести с лица земли такой «курятник», каким, по его мнению, являлся Осовец.
25 февраля немцы открыли огонь по крепости и в последующие три дня довели его «до ураганного», по словам очевидца осады Сергея Александровича Хмелькова. В таком темпе противник продолжал громить Осовец до 3 марта. За эту ужасную неделю по крепости было выпущено до 250 000 тяжелых снарядов. Правда, воронок в районе крепости было насчитано намного меньше, около 30 000, – вероятно, остальные снаряды поглотили река Бобр, окрестные болота и крепостные рвы, наполненные водой.
«Внешний эффект бомбардировки, – пишет Хмельков, – был грандиозен: снаряды поднимали высочайшие столбы земли или воды, образовывали огромные воронки диаметром 8—12 м; кирпичные постройки разваливались, деревянные горели, слабые бетонные давали огромные отколы в сводах и стенах; проволочная связь была прервана, шоссе испорчено воронками; окопы и все усовершенствования на валах, как то: козырьки, пулеметные гнезда, легкие блиндажи, стирались с лица
