Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Российская империя, со своей слабой промышленной базой и косной бюрократической системой, переживала снарядный, патронный и винтовочный «голод» гораздо болезненнее, чем ее союзники и враги. Ставка, с беспокойством наблюдавшая за стремительно тающими резервами, предписывала войскам беречь боеприпасы и «по одежке протягивать ножки». На фронте эти указания воспринимались с недоумением. Так, А. А. Брусилов 11 сентября телеграфировал начальнику Юго-Западного фронта генералу Н. И. Иванову: «В настоящей обстановке я не счел себя вправе дать войскам указания беречь патроны, так как таковое неминуемо пагубно отразилось бы на духе войск. Противник атакует подавляющими силами, и недостаток войск у нас необходимо возмещать силою огня. Только [в] более спокойное время почту долгом передать войскам эти указания». Характерна помета самого Иванова, сделанная на телеграмме Янушкевича от 29 сентября о невозможности прислать снаряды: «Печальное сообщение. Не было бы и нужды с такой подготовкой втягиваться в войну».
Правда, солдатская масса в августе-сентябре еще зачастую не понимала, к чему идет дело, и относилась к боеприпасам и трофейному оружию с поразительным разгильдяйством. Из австрийских винтовок жгли гигантские костры. Рядовой участник Галицийской битвы Дмитрий Прокофьевич Оськин вспоминал: «Совсем недавно, когда мы шли по Галиции и постоянно ждали появления неприятеля, каждому солдату полагалось иметь не только обычную норму 120 патронов, но гораздо больше. Иногда выдавали по 300 патронов. Они весили почти пуд (16 кг). На длинных маршах такой тяжелый груз нести было нелегко. Чтобы сделать ношу легче, патроны выбрасывались в канаву, откуда их никто не поднимал».
Печальные последствия не заставили себя долго ждать. В ноябре-декабре многие корпуса русской армии были вынуждены сражаться, имея всего 25 патронов на винтовку, а снабжение снарядами полевой артиллерии удовлетворяло не более 25% потребности в них[94]. Винтовок катастрофически не хватало, чтобы вооружить прибывавшие пополнения. Недостаток вооружений усугублялся плохим снабжением. В дневниковой записи генерала Алексея Николаевича Куропаткина от 27 декабря (ст. ст.) 1914 года отмечено: «Приехал А. И. Гучков с передовых позиций. Очень мрачно настроен. Виделся с ним сегодня. Много рассказывал. С продовольствием не справляются в армии. Люди голодают. Сапог у многих нет. Ноги завернуты полотнищами. А между тем масса вагонов с сапогами стоят, затиснутые забитыми станциями. Вожди далеко за телефонами. Связи с войсками не имеют. Убыль в пехоте, в офицерах огромная. Есть полки, где несколько офицеров. Особенно тревожно состояние артиллерийских запасов. Читал мне приказ командира корпуса не расходовать более 3—5 снарядов в день на орудие. Пехоте, осыпаемой снарядами противника, наша артиллерия не помогает. Укомплектования не своевременны. Одна стрелковая бригада не получала укомплектования три месяца. Во время боев (под Лодзью. – С. Ц.), когда германцы прорвались из мешка, на правый фланг прислали укомплектование 14 000 человек без ружей…».
Армия просила прислать снарядов и патронов, штабы призывали войска к экономии, и ничего не делалось для того, чтобы приспособить экономику страны к нуждам военного времени. Глава правительства Горемыкин, по словам Е. В. Тарле, «усвоил окончательно (и при каждом удобном случае высказывал) стройную теорию о том, что война вовсе и не касается ни его, ни совета министров в целом, а касается лишь государя императора, военного министерства и верховного командования».
Хуже всего было то, что верховная власть, не желая уронить военный престиж русской армии, тщательно скрывала от союзников, да и от своих подданных, истинное положение дел. Британский военный атташе в России генерал Альфред Нокс однажды с раздражением заметил, что русским свойственно «самоубийственное желание представить существующее положение в фальшиво благоприятном свете».
Так, 25 сентября генерал Жоффр запросил телеграммой русского военного министра, достаточно ли у России боеприпасов, чтобы удовлетворить постоянно увеличивающиеся потребности, и получил успокоительные заверения, что никакого повода для беспокойства на этот счет нет.
«Если генерал Сухомлинов, – пишет Нокс, – побеспокоился бы правильно оценить истинное положение вещей в конце сентября, то он бы узнал, что боевых припасов хватает всего на два месяца войны, и он сразу предпринял бы действительные меры для помещения нужных заказов за границей… В середине октября генерал Кузьмин-Караваев, старый и уважаемый человек, подавленный ответственностью, которую он нес как начальник Главного артиллерийского управления, на докладе у генерала Сухомлинова заплакал, заявив, что Россия вынуждена будет окончить войну из-за недостатка в снарядах. Военный министр ответил ему: «Убирайтесь вон! Успокойтесь!» И заказы за границей не были сделаны»[95].
На скрытность Сухомлинова жаловался и Морис Палеолог в беседе с Сазоновым (17 декабря): «Генерал Сухомлинов двадцать раз заявлял мне, что приняты меры к тому, чтобы русская артиллерия всегда была обильно снабжена снарядами… Я настойчиво указывал ему на громадный расход, который стал нормальным оброком сражений. Он уверял меня, что он сделал все возможное с целью удовлетворить всем требованиям, всем случайностям. Я даже получил от него письменное свидетельство об этом…»
На другой день Палеолог имел откровенный разговор с начальником Главного управления Генерального штаба генералом Михаилом Алексеевичем Беляевым, который заявил следующее: «Наши потери в людях были колоссальны. Если бы мы должны были только пополнять наличный состав, мы бы быстро его заместили, там у нас в запасе есть более 900.000 человек. Но нам не хватает ружей, чтобы вооружить и обучить этих людей… Наши кладовые почти пусты. С целью устранить этот недостаток, мы купили в Японии и в Америке миллион ружей, и мы надеемся достичь того, что будем на наших заводах выделывать их по сто тысяч в месяц. Может быть, Франция и Англия также смогут уступить нам несколько сот тысяч… Что же касается артиллерийских снарядов, наше положение не менее тяжелое. Расход превзошел все наши расчеты, все наши предположения. В начале войны мы имели в наших арсеналах 5.200.000 трехдюймовых шрапнелей. Все наши запасы истощены. Армии нуждались бы в 45.000 снарядах в день. А наше ежедневное производство достигает самое большое 13.000; мы рассчитываем, что оно к 15 февраля достигнет 20.000. До этого дня положение наших армий будет не только трудным, но и опасным. В марте начнут прибывать заказы, которые мы сделали заграницей; я полагаю, что таким образом, мы будем иметь 27.000 снарядов в день к 15 апреля и что с 15 мая мы будем их иметь по 40.000… Вот, господин посол, все, что я могу вам сказать. Я ничего не скрыл от вас».
В этих словах уже сквозила неумолимая неизбежность грядущей трагедии русской армии. И зимняя
