Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Наутро французский посол отправился в Царское Село принести свои поздравления императору. Он подъехал ко дворцу в два часа дня, «при бледном солнечном свете и матовом небе, которые здесь и там бросают на снег отблески цвета ртути».
На приеме присутствовал весь дипломатический корпус. Когда царь подошел к Палеологу, тот ознакомил русского государя с недавним заявлением правительства Франции, которое «торжественно провозгласило о своем решении продолжать войну до крайности».
Николай в ответ сказал: «Я читал это заявление вашего правительства и приветствовал его от всего сердца. Мое решение не менее твердо. Я буду продолжать войну так долго, как только будет нужно, чтобы обеспечить нам полную победу… Вы знаете, что я посетил мою армию: я нашел ее превосходной, полной рвения и пыла; она только и хочет, что сражаться, она уверена в победе. К несчастью, недостаток в боевых припасах задерживает наши действия. Необходимо обождать некоторое время. Но это – только кратковременная задержка, и общий план великого князя Николая Николаевича никоим образом от этого не будет изменен. Как только будет возможно, моя армия вновь перейдет в наступление, и до тех пор, пока наши враги не попросят пощады, она будет продолжать борьбу…».
Жернова военной машины, перемоловшей за последние четыре месяца 1914 года больше трех миллионов людей, продолжали неумолимо вращаться. Лучшее, что могли сделать враждующие стороны, – это немедленно прекратить взаимное истребление и вступить в мирные переговоры. Заканчивать бойню, однако, никто не собирался. Правительствам и главам государств отказал не только разум, но даже инстинкт самосохранения. Если до сих пор война была кровавым недоразумением, то теперь ей суждено было обернуться чистейшим безумием, грозившим разрушить сами культурные и моральные устои Европы – той цивилизации, которая называла себя цивилизацией христианской, но при этом не пожелала ни любить врагов, ни прощать должникам.
Часть третья. Поиски слабого звена. 1915 год
I
В начале августа 1914 года, когда государства Антанты и Центральные державы еще только втягивались в разгоравшийся военный конфликт, одни лишь Франция и Австро-Венгрия более или менее хорошо представляли, за что, собственно, они собираются драться. Французы хотели смыть с себя позор Седана и вернуть Эльзас и Лотарингию; вожделенной целью империи Габсбургов был военный разгром Сербии и, как следствие, господство на Балканах. Остальные участники европейского Армагеддона поначалу не имели четкого понятия о том, какого вознаграждения им следует добиваться от побежденного противника. Но по мере того, как правительствам воюющих государств открывался мировой размах борьбы и колоссальные жертвы, которые уже принесены и которые потребуются в будущем, их взгляд все чаще обращался к послевоенному устройству мира, а желанная добыча приобретала все более ясные очертания.
Германия была настроена добиваться безраздельного господства на европейском континенте, в том числе путем территориальных приращений. «Великая Германия, – писал канцлер Бетман-Гольвег, – включит в себя Бельгию, Голландию, Польшу как непосредственные протектораты и Австрию как опосредованный протекторат». После этого вся Юго-Восточная Европа окажется «лежащей у наших дверей культурной колонией». Британское влияние в Европе должно навсегда исчезнуть, а Францию надлежит вычеркнуть из числа великих держав.
Впрочем, побежденные страны Запада, по мнению канцлера, в будущем могли рассматриваться в качестве естественных «культурных союзников» против «варварской» России: «С Францией и Англией мы всегда сможем договориться, с Россией – никогда». Восточного соседа Германии Бетман-Гольвег мечтал загнать обратно в допетровское время: «Россия должна быть отброшена в Азию и отрезана от Балтики…». Для этого предусматривалось создать несколько буферных государств между Россией и Германией, а также расширить Австро-Венгрию за счет Украины, Румынии и Бессарабии. Эти идеи разделяли кайзер Вильгельм II и министр иностранных дел фон Ягов. Некоторые влиятельные немецкие промышленники, вроде сталелитейного магната Августа Тиссена, настаивали на отторжении у России «балтийских провинций, части Польши, Донецкого угольного бассейна, Одессы, Крыма, Приазовья и Кавказа».
Наряду с этим в германском руководстве были приверженцы и другой точки зрения на послевоенную роль России. К их числу принадлежали военно-морской министр фон Тирпиц и новый глава Генерального штаба фон Фалькенгайн, которые видели самого опасного врага Германии не в России, а в Британской империи[93]. Побежденную Россию, по их мнению, нужно было вовлечь в союз против Англии. Отторжение каких-либо русских территорий не предусматривалось; напротив, сторонники германо-русского альянса готовы были даже допустить выход России в Средиземное море, где ее присутствие, как предполагалось, стало бы костью в горле для Британии.
Среди промышленников сходные позиции занимал Вальтер Ратенау, директор крупнейшего в Германии монополистического треста «Всеобщая компания электричества», с началом войны возглавивший специально созданный департамент военного министерства. Без русской помощи, утверждал он, «германская политическая активность и экспансия на Ближнем Востоке и на Балканах будет жалким и неудовлетворительным суррогатом», тогда как германо-русское согласие «сделает все балканские страны, включая Турцию, зависящими от этих двух стран, даст им выход в Средиземноморье и заложит основание общей будущей политики в отношении Азии».
Страны Согласия стремились выступать единым фронтом и в области дипломатии. Соглашение, подписанное главами великих держав 5 сентября 1914 года, обязывало их не заключать сепаратного мира. Правительства России, Франции и Англии, говорилось далее, «соглашаются в том, что, когда настанет время для обсуждения условий мира, ни один из союзников не будет ставить условий мира без предварительного соглашения с каждым из остальных союзников».
Россия первой из государств Антанты выдвинула всеобъемлющий проект послевоенного урегулирования. Морис Палеолог услышал его сжатое изложение из уст Сазонова 20 августа 1914 года и затем, в более развернутом виде, три месяца спустя, уже от самого царя, в длинной, продолжавшейся более часа беседе. «Я решительно настаиваю, – развивал Николай II свои мысли перед французским послом, – чтобы условия этого мира были выработаны нами тремя – Францией, Англией и Россией, только нами одними. Следовательно, не нужно конгрессов, не нужно посредничеств… Самое главное, что мы должны установить, это – уничтожение германского милитаризма, конец того кошмара, в котором
