Песня жаворонка - Уилла Кэсер

Его отец, Хайрэм Бауэрс, был еще жив и работал: добродушный старый хормейстер в Бостоне, полный энтузиазма в свои семьдесят лет. Но Мэдисон был из более холодного теста: он пошел в своих дедов, длинную череду фермеров из Нью-Гэмпшира — трудолюбивых, прижимистых, с хорошим умом, скверным характером и жестким, как кремень, взглядом.

В юности у Мэдисона был прекрасный баритон, и отец пошел ради него на большие жертвы: отправил сына в раннем возрасте в Германию и содержал за границей на протяжении многих лет учебы. Мэдисон учился у лучших педагогов, а затем пел в Англии в ораториях. Его холодная натура и академические методы были против него. Аудитория всегда чувствовала презрение, которое он к ней испытывал. Десятку певцов похуже удалось добиться успеха, но Бауэрсу — нет.

У Бауэрса были все качества хорошего учителя, кроме великодушия и сердечности. Ум высокого порядка, безупречный вкус. Если Бауэрс работал с голосом, то почти всегда улучшал его, а исполнению ораторий обучал как никто. Певцы приезжали издалека, чтобы изучать с ним Баха и Генделя. Даже модные сопрано и контральто Чикаго, Сент-Пола и Сент-Луиса (обычно это были дамы, жены очень богатых мужей, и Бауэрс прозвал их «азийские балованные клячи»[106]) смиренно сносили его язвительный юмор ради того, что он мог для них сделать. Он не брезговал помочь даже очень слабой певице, если ее муж — толстосум. У Бауэрса был целый арсенал трюков для простофиль, спасательные круги, как он выражался. «Дешевый ремонт дешевки»[107], — говорил он, но мужьям этот «ремонт» обходился не так уж дешево.

То было время, когда дочери лесопромышленников и жены пивоваров состязались в пении: учились в Германии, а затем порхали с одного певческого фестиваля на другой. Хоровые общества процветали во всех богатых городах, стоящих на берегах озер и рек. Солисты приезжали в Чикаго на занятия с Бауэрсом, и он часто совершал длительные поездки, чтобы послушать и проинструктировать какой-нибудь хор. Он был чрезвычайно алчен и с этих полупрофессионалов собирал золотой урожай. Они наполняли его карманы и питали его вечно голодное презрение, презрение к себе и своим сообщникам. Чем больше денег он зарабатывал, тем скупее становился. Его жена была так убого одета, что не могла выйти с ним в свет, и его это более чем устраивало. Ему доставляло злорадное удовольствие эпатировать богатых и расточительных клиентов, подбивая новые подметки на стоптанные ботинки и донашивая сломанные воротнички.

Тея Кронборг заинтересовала его сначала своей прямотой, деревенской грубостью и явной осторожностью в денежных делах. Упоминание имени Харшаньи всегда заставляло его морщиться. Впервые у Теи появился друг, который в своеобразной, прохладной и сдержанной манере любил ее за наименее привлекательные качества.

Без нескольких минут два Тея все еще листала музыкальный журнал, отложив нераскрытую грамматику на подоконник, когда вошел Бауэрс. Он курил дешевую сигарету и был в той же мягкой фетровой шляпе, что и всю прошлую зиму. Он никогда не носил ни трости, ни перчаток. Тея последовала за ним из приемной в студию:

— Мистер Бауэрс, возможно, мне завтра придется уйти пораньше. Мне нужно искать новое жилье.

Бауэрс вяло поднял глаза от стола, где начал просматривать стопку писем:

— А что не так со студенческим клубом? Опять поцапались?

— Клуб хорош для тех, кому нравится так жить. Мне — нет.

Бауэрс приподнял брови.

— Почему так раздраженно? — спросил он, вытаскивая чек из конверта с почтовым штемпелем Миннеаполиса.

— Я не могу работать, когда вокруг кишат девчонки. Они слишком фамильярны. Я никогда не ладила с ровесницами. Все слишком сюсюкают. Действует на нервы. Я сюда приехала не в игрушки играть. — И Тея принялась энергично раскладывать разбросанные по роялю ноты.

Бауэрс добродушно ухмыльнулся ей, скрепляя вместе три чека. Ему нравилось затевать с Теей грубоватую игривую пикировку. Нравилось думать, что с тех пор, как Тея учится у него, он помог ей сделаться жестче, немного стер сахарную глазурь, которой Харшаньи всегда обмазывает своих учениц.

— Умение быть приятной никогда не вредит, мисс Кронборг. Я бы сказал, вам не помешает немного практики в этом направлении. Когда выйдете на рынок со своим товаром, иногда капелька мягкости позволит продвинуться дальше, чем большой талант. Тот, на ком лежит проклятием настоящий дар, должен быть очень мягок, иначе даже не оправдает расходов на ученье. — Он щелкнул резинкой, стягивающей банковскую книжку.

Тея бросила на него острый, проницательный взгляд:

— Что ж, без этих денег мне придется обойтись.

— Без каких именно?

— Я имею в виду деньги, за которые нужно улыбаться. Один мой знакомый железнодорожник говорил, что в каждой профессии есть деньги, которые нельзя брать. Он перепробовал много работ, — задумчиво добавила Тея. — Возможно, он был слишком разборчив в том, какие деньги можно брать, потому что много не насобирал. Он был горд, но этим мне нравился.

Бауэрс поднялся и закрыл крышку стола.

— Миссис Прист опять опаздывает. Кстати, мисс Кронборг, помните, что не нужно хмуриться, когда играете для миссис Прист. Вчера вы об этом забыли.

— Вы имеете в виду, когда она берет ноту с придыханием вот так? Почему вы ей это позволяете? Мне бы не позволили.

— Разумеется, нет. Но такова особенность миссис Прист. Публике это нравится, и они платят большие деньги за удовольствие слышать, как она это делает. А вот и она. Не забудьте!

Бауэрс открыл дверь приемной, и вплыла высокая, внушительная женщина, принеся с собой вспышку оживления, которое заполнило комнату, словно вошла кучка громко беседующих людей, а не один человек. Женщина была крупная, красивая, экспансивная, неуправляемая; это чувствовалось сразу, когда она переступала порог. Она сияла холеностью и чистотой, зрелой энергией, неоспариваемым авторитетом, приветливым добродушием и абсолютной уверенностью в себе, своих силах, положении и образе жизни; ослепительным, подавляющим самодовольством, которое можно найти лишь там, где человеческое общество молодо, сильно и не имеет прошлого. Ее лицо обладало своеобразной тяжелой, бездумной красотой, как розовый пион, который полностью распустился, еще миг — и начнет увядать. Каштановые волосы были уложены волнами спереди, а сзади собраны в большой узел, скрепленный черепаховым гребнем с золотой филигранью. На даме были очаровательная маленькая зеленая шляпка с тремя торчащими спереди вертикально вверх длинными зелеными перьями и накидка из бархата и меха с желтой атласной розой. Ее перчатки, туфли, вуаль — все как-то ощущалось. Создавалось впечатление, что на ней надета целая партия роскошных товаров.