Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Частый гость у нас и Саша Раньшиков, рулевой-моторист с теплохода «Намыв», который отбуксировывает шаланды с пульпой к выправительным сооружениям. Саша доставит грунт к дамбе, сорвет на берегу пучок зеленя́ и затем, когда емкости опять закрепят под тельфером[15], перебирается на земснаряд, угощает Евражку свежей травкой и торопится на камбуз к жене Ире.
Саша высок, по-юношески строен. Бледное лицо его кажется еще белее на фоне темных волос. Ира, напротив, низенькая, полная, с румянцем во всю щеку. Копна ее густых волос рассыпается надвое и сваливается кудряшками на тонкие брови.
Случается, на камбузе продукты на исходе, а плавучий магазин задержится в низовьях. Саша снаряжается в дорогу, набирает целлофановые пакеты, мешки, сумки, грузит тару в лодку-казанку и отправляется в ближайшие поселки. Удача не всегда сопутствует ему. Тогда камбузные заботы перекладываются на плечи командира. Эдуард Прокопьевич умеет ладить с береговым народом, держится с ним накоротке. Прошлым летом крепко выручил петропавловских механизаторов: в горячую пору поломались у них сенокосилки. Варить детали нечем, нет электродов, да и некому, Москвитин дал электроды, послал на подмогу своего сварщика. Не раз выручал он и лесозаготовителей.
В первую встречу с командиром меня настораживала его интеллигентная речь, четко выстроенные фразы. На «землеройке» подобное казалось вычурным, неестественным. Позднее мое мнение о багермейстере изменилось. Москвитин не только рабочий командир. Многие годы он преподает в киренском речном училище, ведет там экономику речного транспорта. Культурная закваска крепка в нем. Больше того, руководитель экипажа увлечен гуманитарными науками. Это его хобби. На полках у него в каюте собрана редчайшая библиотека, в которой вместе с технической литературой хранятся подлинные раритеты[16]. По соседству с «Капитальными дноуглубительными работами на перекатах» обнаруживаю ломоносовскую «Риторику», сочиненную «в пользу любящих словесные науки»; рядом с учебником «Применение математических методов» нахожу редчайший рукописный свиток «Соловецкое сидение», для прочтения которого, как минимум, необходимо знание палеографии — науки о древней письменности. Тут же — «Заметки о мастерстве оратора».
— Зачем вам это?
— Искусством речи надо овладевать постоянно, — серьезно говорит Эдуард Прокопьевич. — Это помогает общению с людьми. Народ пошел грамотный, образованный, его не возьмешь за грудки, как это было прежде. С ним необходимо находить общий язык, уметь убеждать, доказывать.
В давние времена Квинтилиан утверждал: «Чем труднее слушателям понимать нас, тем более мы восхищаемся своим умом». Речник Москвитин является антиподом древнего теоретика красноречия. Слово его доходчиво, просто, ясно. Эдуард Прокопьевич, кстати, часто публикуется в местной прессе, представляет Ленское объединенное речное пароходство в редакционном совете журнала «Речной флот».
В переводе с голландского языка «багермейстеры» — грязи мастера… А встретил я людей большой культуры, духовной красоты, по-настоящему интеллигентных.
На Лене работают многие питомцы Москвитина. Один из них «увел» меня с земснаряда. Произошло это однажды утром, когда, заглянув в каюту командира, я обнаружил там незнакомого человека. Он был в плотной, подбитой мехом куртке, сапогах. Шерстяная спортивная шапка, посаженная на темные густые волосы, молодила обветренное лицо. Путеец Николай Николаевич Меренков зашел к Москвитину, чтобы проконсультироваться по поводу дополнительной оплаты за работу в ночное время.
В одном лице Меренков совмещает массу обязанностей. Он и капитан, и механик, и радист, и рулевой, и боцман, и плотник, и электрик, и слесарь, и сварщик, и табельщик, и бухгалтер. Главную же свою должность именует так: речной поводырь! Так оно и есть, на самом деле — поводырь! Без него, Меренкова, самый захудалый кораблишко, даже берестяной стружок, не пройдет по Лене. Путейская бригада размечает судовой ход знаками. Буи и бакены, створные щиты на берегу, фонари — это все его хозяйство. На протяжении полусотни километров смонтировано, запитано током и расставлено без малого двести знаков, правящих фарватер. Во всякое время дня и ночи обстановочная бригада обходит свой участок на теплоходике-путейце, экипаж которого состоит из четырех человек.
В тесноватой рубке стекло приподнято. Влажный ветер наполняет ее зябким холодком. Оттого Николай Николаевич и утеплился, надев поверх толстого свитера меховую куртку. Одной рукой Меренков придерживает штурвальное колесо, в другой — бинокль. Сейчас на реке спокойно. Николай Николаевич ставит бинокль на панель, берет жестяную кружку с подогретым кофе, делает глоток и, отвалившись на спинку вращающегося кресла, хрипловато напевает:
— «Мала-ды-е капи-та-аны…» — потом негромко насвистывает. Глотнет кофе и опять насвистывает.
Продолжается это до тех пор, пока не замечает на реке неполадки. Тогда капитан оставляет теплую кружку и ворчит:
— У, росомахи, утопили цилиндр.
Росомахами он называет все, что не по душе: баржу, зацепившую буй, отмелый берег, сильную струю, намывающую осередок, погасший фонарь на конусе… Николай Николаевич нажимает кнопку, вызывает из кубрика матроса:
— Сашок, сангарские дальтоники спутали белое с красным, притопили цилиндр.
Александр Ревенко, в тельняшке, в куртке с капюшоном, пихает руки в рукавицы, проходит на крошечный полубак, растормаживает лебедку, поворачивает стрелу над бортом, цепляет поврежденный «сангарскими дальтониками» цилиндр и, навалившись на ворот, выдергивает красную круглую железяку на палубу.
Рыжее сентябрьское солнце висит над сверкающими плесами. Воздух неподвижен, пронизан нежным теплым серебром. Николай Николаевич взопрел — то ли от солнца, то ли от горячего кофе. Он скидывает куртку, закатывает свитер до локтей, передает Саше штурвал, спускается на палубу, ворошит боцманское хозяйство из фонарей, аккумуляторов, изолент, ящиков, кронштейнов, рассказывая об устройстве той или иной железки, поясняя ее назначение.
Со стороны тот же буй видится примитивным. Покачивается конус или цилиндр на воде, нет в них ничего особенного. В действительности буй представляет собой сложную инженерную конструкцию. В корпусе весом в четыреста килограммов монтируются провода, аккумуляторы, фонарь. Крепится буй ко дну с помощью троса и якоря. Для того чтобы буй держался ровно на воде, не рыскал и не сваливался, его выправляют противовесами. Особое мастерство требуется при наладке фонаря. Лампочка вкручивается так, чтобы край патрона совмещался с цевьем подставки держателя, а нить накаливания пересекала ось судового хода. Нормальная установка буя требует немалых усилий, верных расчетов, много времени. Оттого и крестит почем зря Меренков тех, кто сбивает обстановочные знаки.
В этот раз нам повезло. До Кондрашинского переката, где заканчивается технический участок, фарватерные вехи оказались непотревоженными.
— Молодцы, росомахи! — заключил Николай Николаевич. Он покосился на часы, испуганно вскрикнул: — Хоккей начинается! — спешно поднялся в рубку, встал за штурвал, крутнул колесо, дал полные обороты и, довольно поглядывая на быстро вскипающий за кормой след, запел:
— «Мала-ды-ые капи-та-аны…»
У Сполошинского переката вплотную к низкому берегу приткнулась баржа с дощатой надстройкой, поверх которой дымит железная труба и торчит телеантенна. На брандвахте нас уже ждали. Кухня дымит, банька растоплена.
