Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Спирин открыл глаза. Яркое белое солнце, горячо припекая, било прямо в лицо. В стороне по небу очень высоко протянулись нежные полоски светло-лиловых и сиреневых облачков. В щеку врезался ноздреватый, как ржаной сухарь, камень. Матрос лежал среди обломков скал, распластавшись на песке.
Он зажмурился и привстал. Мышцы затекли и одеревенели. Хотелось пить, губы совершенно пересохли и потрескались, распухший язык царапал нёбо. Матрос огляделся.
В десяти метрах лениво перекатывалась спокойная и заштилевшая синь. Сзади — высокий, метров в пятьдесят, обрыв в каменистых осыпях и глиняных промоинах, очень крутой, нависающий над береговой кромкой, заваленной одиночными валунами и поросшей кустиками полыни.
Прежде всего Спирина поразила тишина. Он видел редкие набегающие волны, но не слышал их плеска. Видел летающих над ними с раскрытыми клювами чаек, но крик их не доходил до него. Тогда он шлепнул ладонью по песку. Ударил так сильно, что застонал от боли, но не услышал шлепка. И тут, окончательно придя в себя, вспомнил, что оглох. И опять противный, гадкий страх пополз в душу. Ведь в случае чего он не услышит ни шагов, ни окриков, ни выстрелов. Подойдут и схватят, как курчонка. Спирин встал и, превозмогая головокружение, полез к круче.
Он находился в небольшой бухте. Ее он видел с бота, когда три дня назад они доставили сюда патроны. Правда, с рейда она казалась ему плоской желтой полоской. Берег был пустынен. Пахло гарью. Валялось несколько опрокинутых повозок-двуколок, оружие, обрывки одежды, спирали ржавой колючей проволоки, каски, россыпи стреляных гильз. Лежало около десятка убитых. Здесь были и свои и немцы.
Он подполз и у одного из них, отогнав рой крупных золотисто-зеленых мух, отстегнул от пояса флягу. Превозмогая тошноту, напился теплого и кислого вина. Затем забрался в небольшой, закрытый со всех сторон камнями грот, лег на живот, спрятал в тень гудящую голову, опустил лицо на руки и задумался. «Судя по всему, я нахожусь недалеко от бухты Стрелецкой, — думал он. — В ней и стоял бот, когда немцы заняли Херсонес. Защитники Севастополя ушли морем, погибли или прорвались в горы к партизанам. Значит, фашисты со всех сторон. Что же делать? Дождаться ночи и попытаться, держась моря, берегом пройти в город, спрятаться в развалинах? А зачем? Дальше что? В городе я никого не знаю, да и любой патруль тут же схватит и отправит в лагерь. — О том, что его просто пристрелят без разговоров, он даже не допускал мысли. — Вдоль берега моря тоже далеко не уйдешь — немцы во всем Крыму, до самой Керчи. А если в горы? Идти ночью. Ползком от балки к балке, по руслам высохших ручьев, по заброшенным окопам и траншеям до Симферопольского шоссе, а там через заросли напрямик. А пить-есть что?» Он почувствовал нестерпимый голод, поднялся и поковылял к воде: «Поищу в ранцах у убитых». Но тут же его начало мутить, он вспомнил, что у своих давно ничего не было, дней пять назад с продовольствием стало совсем туго, а немецким он брезговал. Проглотив вязкую, наполнившую рот кислую слюну, он двинулся дальше.
«Может, перебьюсь как-нибудь. На худой конец, и в плену ведь люди живут. А что, главное жизнь сохранить, а там посмотрим. Кому хочется умирать в девятнадцать лет? Тем более, что и жить-то еще не жил да и сделать ничего путного не успел. А тут не будет тебя, даже представить себе страшно. Все кругом будет, а тебя нет, денешься куда-то. — От этих мыслей Спирина бросило в пот. — Не надо об этом. Лучше не надо».
Матрос приблизился к берегу метров на пять, когда неожиданно из-за торчащих пирамидками из воды острых кустов гранита появился зеленый моторный баркас. На его бортах белилами было выведено неровными буквами «Кефаль».
Спирин плюхнулся на песок, ящерицей метнулся в камни и замер, спрятавшись между зеленовато-бурых облепленных мелкими ракушками скал.
Баркас неторопливо, точно подкрадываясь, двигался вдоль берега. Из выхлопной трубы вылетали колечки голубоватого дыма. Спирин надеялся, что баркас пройдет мимо, но тот вдруг резко повернул и направился прямо к берегу. Матрос теперь ясно различил — в нем сидели четверо. Два немца в форме, девушка и человек в морской робе.
Спирин затаил дыхание и теснее прижался к шершавому, остро пахнущему морем камню. Баркас между тем ткнулся носом в песок. На берег легко выпрыгнул молодой длинный и худощавый немец в серо-голубом с расстегнутым воротом кителе, перетянутым ремнем, на котором висел широкий кинжал. На солдате были короткие сапоги и маленькая, пирожком, пилотка.
Спирин видел открытое, красивое, с правильными чертами лицо немца. «В нем и страшного-то ничего нет, — подумал он. — Человек как человек. Скорее всего, учитель или служащий, по всему видно, вполне культурный. Ни капельки не похож на тех волосатых горилл, которых рисовали у нас на плакатах».
Солдат неторопливо огляделся, выкинул на берег небольшой шлюпочный якорь, закрепил канат, кому-то помахал рукой, не спеша отошел метров на пять, расстегнул брюки и, ухмыляясь, стал мочиться.
«Вот свинья, — вспыхнул матрос, — хоть бы девушку постеснялся, нахал».
Из баркаса, тяжело переваливаясь, вылез второй немец, маленький, толстенький, похожий на гнома. Улыбаясь во все круглое, как ситный каравай, лицо, он, что-то лопоча и разводя коротенькими пухлыми ручками, присоединился к своему товарищу.
«И этот туда же, а ведь, наверное, благополучный отец семейства, по воскресеньям там у себя со всеми домочадцами степенно шествовал в кирху…»
Справив нужду, оба вернулись к баркасу и, переговариваясь между собой, не то ругаясь, не то что-то обсуждая, вытолкнули на гальку девушку. Она испуганно попятилась от них, споткнулась и, поджав ноги, присела на камень. Спирину показалось, что она то ли плачет, то ли пытается что-то объяснить немцам. Человек в морской робе, прихрамывая, выбрался на берег сам. Он встал так, будто хотел заслонить собой девчонку, закрыть ее от солдат своим израненным телом. Моряк что-то гневное кричал в лицо врагам.
Немцы перестали спорить и, словно чему-то удивляясь, уставились на моряка и девчонку. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать, высокая и стройная, одетая в светлый, в горошек, не доходящий до колен сарафанчик. Лицо овальное, еще детское, обрамляли золотистые с темно-рыжим отливом длинные, прихваченные у затылка ленточкой волосы.
Высокий немец строго насупил брови. Взял с носовой банки автомат. Спирин не сразу сообразил, что произошло дальше. Сверкнула вспышка… На белой робе пожилого матроса проступили три красных, обведенных копотью пятна, и он, будто сломавшись пополам, упал лицом вниз.
«Он же его убил, убил! — задохнулся Спирин. — Убийца! За что? Да как он
