Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Дрозд только усмехнулся:
— Отдыхать будем после войны, а пока надо в Ленинград, на корабли эскадры… — и попрощался.
Он уезжал не один — с двумя офицерами из штаба флота.
— Вы садитесь впереди и будете у нас за штурмана, — Дрозд указал капитан-лейтенанту Яковлеву на место рядом с водителем. — А мы с вами, — он повернулся к капитану третьего ранга Родимову, — пассажиры… Тронулись…
Темь непроглядная. Да к тому же мороз и снегопад. Синие подфарники не спасают положения. В непрерывном мельтешении снежинок дорога едва угадывается. Только интуитивно шофер выбирает верное направление.
Машина идет медленно, то переваливаясь через ледяные бугры, то пробиваясь по снежной целине…
Водитель и «штурман» напряженно всматриваются в темноту, а сидящие на заднем сиденье увлеклись беседой, даже не замечают трудностей пути.
— Вот вы сегодня на собрании говорили нам о моральных силах. Все это верно, но все же люди пережили голод, бомбежки, и еще не ясно, что их ждет впереди, — рассуждал Родимов.
— Почему не ясно? Все ясно! Вы должны понять: победы под Москвой, Сталинградом и у нас здесь во многом меняют соотношение сил. Война переходит в стадию, когда решающую роль играет наличие резервов. И у нас есть все объективные возможности ее выиграть… — Дрозд закурил и продолжил: — Поверьте, мы с вами еще дойдем до Берлина!
Водитель, должно быть совсем потерявший ориентировку, остановил машину и дрогнувшим голосом произнес:
— Не видно, куда едем, товарищ адмирал.
Дрозд глянул за стекло: действительно, тьма адская. Впрочем, в этом не было ничего неожиданного. Почти всегда поездки в Кронштадт и возвращения обратно были связаны с какими-нибудь приключениями: то попадали под артобстрел и должны были маневрировать, то еще что-нибудь. А уж завязнуть в снегу и плечом толкать машину считалось в порядке вещей.
Водитель повернул рычажок, вспыхнули две яркие фары, но даже они не могли пробить толщу снегопада. Дорогу совсем замело. Впереди лежало сплошное белое поле. Казалось, ничто не грозило опасностью. Медленно двинулись дальше.
Легкий толчок… Что-то непонятно прошуршало под колесами. Машина врезалась в ледяную кашу, и через дверцы внутрь хлынула вода…
— Выходите! — резко и повелительно крикнул Дрозд, осознав грозящую беду.
Яковлев одним рывком нажал ручку и выскочил на лед. Остальные не успели… Машина, ломая лед, быстро погружалась в полынью. Донеслись полные отчаяния слова Дрозда:
— Какая глупая смерть! — Это последнее, что услышал Яковлев.
А вьюга крутила, бесновалась. «Найти людей, поднять тревогу!» — вот единственное, о чем думал капитан-лейтенант Яковлев в эти минуты одиночества. Куда идти? Где люди?
Сделав над собой усилие, он двинулся с места и пошел, шатаясь, думая только о том, как бы поскорее добраться до людей и позвать их на помощь.
Он проблуждал всю ночь и лишь на рассвете, обессиленный, закоченевший, добрел до заставы и все рассказал.
К месту происшествия немедленно прибыли водолазы. Спустились в воду (глубины в этом месте небольшие) и без труда обнаружили машину.
Хоронили вице-адмирала Дрозда в Александро-Невской лавре, где покоятся останки великого русского полководца генералиссимуса А. В. Суворова. Тысячи людей стояли в скорбном молчании у гроба Дона Рамона — отважного бойца Испании, участника обороны Ленинграда, достойно продолжавшего битву с фашизмом до своего последнего часа.
И. Подколзин
ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ…
(Рассказ)
— Нет, Спирин, человек ты вовсе не от мира сего, не наш. — Механик смахнул коричневой высохшей ладонью пот с темного, задубевшего от солнца и морского ветра, покрытого глубокими морщинами лица. — Тебя послушать, так и воевать не след. Ходи уговаривай, что поп Гапон. Уж не баптист ли ты, случаем? Али хлыст иль пятидесятник? Вот приглядываюсь к тебе и понять не могу. Парень вроде образованный, стюдент, а какую ахинею несешь. И немцы-то у тебя хорошие есть, и сам Энгельс-то будто немец. — Механик заморгал, что-то осмыслил. — Быть такого не может! И точка! Ясно тебе?! Моя бы воля — всех фашистов под корень, разом и — фить…
— Так то же фашистов, ну как же вам объяснить. Случалось же в гражданскую, вы-то помните, допустим, два брата — один красный, а другой белый, но оба русские. — Для убедительности матрос сцепил ладони и протянул их вперед почти к лицу механика. — Разобраться надо?
— Это белый-то русский? Совсем заговорился. Против своего народа прет — и тоже русский? Басурман он, без роду и племени, такой же фашист и есть. Вовсе ты малахольный. Тебе по морде, а ты стенгазетой. Навоюешь с вами, с учеными. Из-за таких, как ты, и наступаем… спиной вперед. Одним словом, слюнтяй ты, Спирин. И откуда только вы беретесь, такие вот стюденты. Вот к нам на «Очаков» приходил Мекеша. — Глаза механика подобрели. — Тот настоящий стюдент… В очках… Чахоткой болел, да. Все самодержавие, говорил, надо свести на нет. А по-твоему как по Библии получается: не тронь все живое, не убий, оно жить хочет, наслаждаться. Так, что ли, Спирин? И не перечь ты мне лучше, не доводи до греха. Ты их и в глаза не видел, германцев своих разлюбезных, ни живых, ни мертвых, а у меня они во где, — он несколько раз стукнул себя ребром ладони по жилистой шее, — во где сидят. Понял? И нюни свои не разводи, баптист. Мне их земли не надо — своей много. Я их не трогал, в их Берлины там разные не лез. А пришел он, как тать в ночи, вот и получить должен за все. Так-то, Спирин.
Механику давно стукнуло шестьдесят. Ходили слухи, будучи матросом в царском флоте, он служил на знаменитом крейсере «Очаков» и даже принимал участие в восстании. Слухов механик не опровергал, но и никогда не рассказывал о своем революционном прошлом. А если об этом вечерами заходил разговор, он только загадочно посмеивался. Слыл он человеком с причудами, любил пофилософствовать и поспорить.
В тесном машинном отделении было душно и темновато. Пахло тавотом, соляркой и промасленной паклей.
Резко звякнул звонок: стрелка машинного телеграфа дернулась и, поколебавшись, остановилась на секторе «малый».
«Наконец-то двинулись, — подумал Спирин. — Скорее бы уж из этого ада кромешного». — Он глубоко вздохнул, тщательно вытер руки смоченными в керосине концами и бросил их себе под ноги на гофрированные железные пайолы.
— Ну, вот и шабаш. Последние мы были. А концы все едино не, разбрасывай, подбери. — Механик укоризненно посмотрел на Спирина. — Так-то, матрос. Последние, говорю, мы. Сам слышал, как капитан сказал, дескать, все ушли, одни мы толчемся. Ну, а теперь и нас нет. Еще один город оставили. Свой родной. Высунься наверх, глянь, как там, потом я схожу. Давай, шлепай. — Он повернул маховик,
