Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Моторист протиснулся к палубному люку. Едва он приподнял крышку, как в отсек, перекрывая рокот мотора, ворвался разномастный грохот. На переборках, будто шарахаясь друг от друга, заплясали красные отсветы. Матрос просунулся в люк и вылез на палубу.
В той стороне, где был Севастополь, сияло багровое зарево. Черные гигантские клубы дыма прорезали острые длинные языки огня. Город горел. Спирину почудилось, что он слышит даже потрескивание жарко горящих деревянных стропил домов. Небо и море кромсали лучи прожекторов, вырывая из темноты плывущих людей, разбитые шлюпки и плоты, несущиеся над самой водой самолеты. Разноцветными пунктирами, пересекаясь, сталкиваясь, рассыпаясь веером, проносились трассы очередей пулеметов и скорострельных пушек. Казалось, что они летят очень медленно, как крупные светящиеся искры огромного костра.
Спирин вобрал голову в плечи и посмотрел на свой бот. На нем — тьма людей. Трудно представить, как и за что они ухитряются держаться. Ни рубки, ни мостика не видать — только согнувшиеся человеческие фигурки. Водолазный бот до того осел, что протяни Спирин руку за борт, он мог свободно зачерпнуть горстью смолистую, черную воду.
«Плохо дело, — подумал матрос, — одну бомбу, даже не в нас, а рядом, — и опрокинет, поминай как звали».
Высоко вверху засвистело. Сверкнуло. Спирина рвануло с палубы, ударило спиной о кнехт, понесло и бросило вниз. Матрос закричал, и тут же в рот хлынула горькая вода. Захлебываясь, он замахал руками и глубоко ушел под воду.
«Отплавался», — пронеслось в мозгу. Спирин рванулся вверх. Суматошно дергаясь всем телом, как поплавок выскочил из воды. Кашляя и отплевываясь, до боли в затылке завертел головой, закрутился на месте, пытаясь сообразить, что же произошло. Он увидел ставший теперь почему-то значительно дальше клокочущий огнем берег, вернее — залитую розовым светом воду в одной стороне и сплошную черноту в другой. Ни бота, ни обломков не было. Но самое страшное, чего никак матрос не мог осмыслить, это тишина. Неправдоподобная, недопустимая тишина тогда, когда все должно греметь, обрушиваться буквально потоками, каскадами разных звуков.
«Что это? — испуганно подумал он. — Почему я ничего не слышу?»
Он закричал. От ужаса мелкие колючие иголочки впились в щеки, захолодело под сердцем, потянуло вниз. Он вдруг осознал, что не слышит даже собственного голоса. Впереди горел город. Метались огромные тени. К небу поднимались фонтаны разрывов. Все это он воспринимал зрительно. Звуки ощущал мозгом и телом.
Спирину стало страшно. Страх сковал движения, парализовал волю. Тишина, окружавшая его, все так же, кривляясь в отсветах, молчала, как в немом кино, как в кошмарном сне, когда кричишь и ничего не слышишь.
Матрос, то и дело оглядываясь, поплыл к берегу. Зачем? Он не сознавал, Просто плыл туда, где светло, как мотылек на свет, безотчетно, инстинктивно. Их мирный, гражданский водолазный бот ушел последним, а задержался он на рейде из-за небольшой поломки в моторе и из-за того, что до него не дошел вовремя приказ об оставлении города, в котором сейчас бьются насмерть разрозненные горсточки бойцов. Они не прикрывают отход — прикрывать некого и нечего, — они не желают сдаваться, предпочитают в последнем отчаянном бою как можно дороже отдать свои жизни.
На берегу его ждала гибель, и все-таки он плыл к берегу. Тяжело поднимая руки и удивляясь тому, как мягко, беззвучно расступается вода, он плыл вперед.
До берега было километра полтора — ночью трудно определить расстояние. Он не знал, да и не задумывался, осилит ли, выдержит или выбьется из сил и утонет в этой черной резко пахнущей бензином жиже.
Его гнал страх, неудержимый, мистический страх перед безбрежностью моря и темнотой. Он не сознавал, что там, куда он плывет, его ждет неминуемая смерть, жестокая, беспощадная и бесславная. Временами Спирин переворачивался на спину и некоторое время неподвижно лежал, шевеля ногами, восстанавливая дыхание и давая отдых рукам. Над ним было небо, россыпь звезд. Лежа на спине, он не видел пылающего города, и ему казалось, что он далеко от войны. Когда же он переворачивался, война опять была рядом.
Он выбился из сил. Один раз у него даже мелькнула мысль: «Может быть, хватит, стоит только замереть, перестать двигаться, и медленно опустишься туда, где нет всего этого ужаса, и не надо будет ни о чем думать. Перестань сейчас же, — выругал он себя. — Умереть никогда не поздно, а вдруг…» Что это за «вдруг», он не думал.
Спирин давно сбросил ботинки и остался только в тельняшке и парусиновых брюках. Берег был ближе и ближе и в то же время становился бледнее и бледнее. Очевидно, там начинал затихать бой и гасли пожары или просто блекла ночь и наступал рассвет.
Неожиданно нога задела за что-то. Спирин оступился и коснулся грунта. Несколько минут он стоял по горло в воде, вытянув руки вдоль ее поверхности, отдыхая и приходя в себя.
Тень от обрыва закрывала зарево.
Отдохнув, он медленно двинулся вперед, еле-еле переставляя отяжелевшие ноги и расталкивая грудью густую и вязкую воду. Едва плечи показались из воды, каждый кусочек тела словно стал наливаться чугуном. Когда он вышел по пояс, идти сделалось совсем невмоготу. Спирин опустился на колени и на четвереньках, останавливаясь и переводя дух, снова и снова карабкался вперед. Наконец под руками заскользила гладкая прибрежная галька. Спирин выполз на берег и, раскинув руки, ничком упал, уткнувшись лицом в покрытые мелкими бархатистыми водорослями пахучие камни. Отдышавшись, он приподнялся и опять на четвереньках двинулся дальше. В отупевшем сознании билась мысль: надо скорее спрятаться, закопаться, затаиться и, самое главное, полежать, отдохнуть. Ему было безразлично: убьют ли его сейчас или нет — все равно, лишь бы забраться куда-нибудь в щель, в нору, забыться и заснуть…
* * *
«Ну что же ты, Спирин? — Механик склонился над матросом. — Значит, говоришь, нет никаких правов отнимать жизнь у людей? А если они гады последние? Звери если и ироды, тогда как? В тюрьму посадишь? Может, и хлебом кормить будешь с салом? Малахольный ты, Спирин, и все рассусоливания твои дурацкие и интеллигентские. Да и разгильдяй ты, сачок ты, Спирин, и больше никто. В твои-то годы я уже ого-го, хотя и не ученый вовсе. А ты не моряк, а салага бесштанная, одним словом, стюдент и есть. Дизель-то вразнос пошел. Ишь как греется. Морду-то не вороти. Жжет,
