Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Туликов кивнул и отвалился, но тут же снова толкнул пилота.
— Почему запретили полеты?
Пилот пожал плечами и поднял глаза к небу, дескать, один аллах об этом знает, потом кивнул на маленький календарик с зачеркнутыми цифрами, приклеенный к стойке.
— Праздник сегодня, пятница. По пятницам они не воюют.
Внизу крохотными островками стояли на якорях тральщики, ждали, когда хоть немного поуспокоится взбаламученное море, чтобы вновь приступить к своему монотонному и опасному делу. Море было пестрым от пенных бурунов над рифами, от бесчисленных солнечных бликов. Белые и темные пятна мелькали перед глазами, и от этого мелькания Туликова стало поташнивать. Руки и лицо похолодели, покрылись неприятным потом. Он вытянулся, сколько позволяла теснота, откинул голову и закрыл глаза, стараясь справиться с неожиданной слабостью. Когда отхлынул от лица холод, Туликов поглядел вниз и увидел, что вертолет летит уже над окраиной Хургады. И он сразу забыл о своей слабости, приник к иллюминатору, стараясь все разглядеть, запомнить. Дома здесь стояли тесно, белые, с небольшими двориками, окруженными со всех сторон высокими глухими стенами-дувалами. Кое-где во дворах росли какие-то небольшие серые кусты, изредка — пальмы. В стороне высились белые минареты, за ними виднелся порт, где тесно стояло несколько кораблей отряда траления и были причалы, густо заваленные всякой всячиной.
Дома как-то сразу отошли в сторону, и потянулась пустыня, исполосованная асфальтовыми и грунтовыми дорогами, изрытая. Туликов разглядел дворики для боевой техники, окопы, позиции зенитных ракетных установок. Враг стоял близко, по ту сторону залива, и серая земля эта была, по существу, как передовая на фронте.
Затем внизу показался аэродром с чистыми взлетными полосами, с кое-как замаскированными закрытыми капонирами для самолетов. Вертолет медленно приблизился к небольшому зданию, где, судя по всему, должно было располагаться командование авиабазой или, по крайней мере, дежурные офицеры, и завис в десяти метрах от широкой асфальтовой площадки. Прошло пять минут, еще пять, а вертолет все покачивался на одном месте; ни санитарной машины, ни людей. А пилот все бубнил что-то, прижимая к горлу ларингофон, сердито взмахивал рукой и снова говорил, доказывал. Наконец вертолет пошел вверх и в сторону, и пилот обернулся к доктору, крикнул, склонившись к нему.
— Посадку не разрешают? — Он кивнул на раненого.
— Как не разрешают?!
— Сегодня пятница, праздник у них, «фантази». Никого нет.
— А раненый? Куда его?
— Вот и я спрашиваю — куда?
— А что они говорят?
— Спрашивают, кто раненый. Солдат, говорю. Куда его девать? Отвечают: куда хотите!..
Пилот закашлялся от долгого крика, сел на свое место.
Раненый солдат, похоже, догадывался о том, что происходит, жалобно взглядывал на пилота, на врача и закатывал желтые глаза, в которых стоял страх. Потом он ткнул пальцем в иллюминатор, указывая куда-то на север, произнес еле слышно:
— Шималь! Шималь!..[10]
В его голосе слышались испуг, мольба, надежда.
Плотников толкнул пилота в плечо, тоже показал влево, и вертолет, круто накренившись, пошел вдоль береговой кромки.
«Вот тебе и экзотика, — подумал Туликов. — Заграница, будь она неладна. Для нас — человек есть человек, независимо от того, в каком он чине, а тут дичь какая-то». Он попытался обдумать, как получше использовать в своих очерках этот факт, так контрастирующий с нашей всегдашней заботой о человеке, но тут новый удар боли заставил его собраться, сосредоточиться на себе.
Летели долго. Пилот встревоженно оглядывался на Плотникова, Плотников посматривал на солдата, но тот все махал рукой:
— Дугри! Дугри![11]
— Горючего не хватит, — наконец не выдержал пилот.
— А что делать? Не в пустыне же его выбрасывать.
Плотников попытался жестами объяснить солдату, что дальше лететь нельзя. И опять, к его удивлению, солдат понял. Посмотрел вниз и выставил один палец:
— Дийа![12]
И показал вдаль, где темнело что-то на берегу — дом не дом, холмик не холмик. Когда подлетели ближе, увидели двух солдат, вынырнувших из этого дома-холмика. Похоже, что был тут пост того же пограничного подразделения, к которому относился раненый. Снова завис вертолет, и Плотников первым спустился на тросе, тревожно поглядывая на солдат, стоявших поодаль с оружием на изготовку. Как бы не обстреляли, не разобравшись! Затем на тросе спустили раненого. Плотников отвязал его, уложил на песок, проверил повязку.
— Исмэк э? — спросил солдат.
— Что?
— Исмэк э?
Вопрос звучал знакомо. И вдруг Плотников вспомнил: с этим вопросом на переходе без конца обращались к нему офицеры, упражнявшиеся в арабском языке. И означает он: «Как вас зовут?» Можно было сразу догадаться.
— Плотников, Плотников я! — крикнул он, уже привязываясь к тросу. — А тебя?
— Ана исми Ахмат!..[13]
Он еще что-то кричал, кажется, слово «Хургада», но Плотников уже не разбирал: втягивая его, вертолет быстро уходил вверх и в сторону. Еще до того как закрылся люк, Плотников увидел, что солдаты подбежали к лежавшему на песке раненому, и по их поведению понял: он для них не чужой.
Теперь они летели молча. Пилоты сообщили на корабль о положении с горючим и узнали, что им навстречу вышел БПК, чтобы в случае чего «подставить» свою вертолетную палубу.
Вертолет резко пошел вниз, уши заложило, и сразу захлестнул новый приступ боли. Побелевшими глазами Туликов глянул на врача. Тот был спокоен.
— Решили снизиться! — прокричал он. — Чтобы потом не терять время.
Туликов посмотрел в иллюминатор. Близко хлестали волны растревоженного ночной бурей моря. А корабля не было, он еще находился где-то за горизонтом, шел, прощупывая дорогу среди рифов, опасаясь мин. И тогда Туликов понял, почему они снизились: чтобы не плюхнуться с большой высоты, в случае если вдруг остановятся винты.
Он снова закрыл глаза, постарался не думать об опасности. И послышалось ему, что где-то далеко-далеко, с трудом пробиваясь сквозь гул двигателя, звучит песня. Знакомая мелодия сама рождала слова:
…то плачут березы,
то плачут березы…
Мелодия пропала и вдруг мощно ворвалась в салон, заглушила все, захлестнула сердце печалью и радостью:
…Священную память храня обо всем,
Мы помним поля, перелески родные.
Мы трудную службу сегодня несем
Вдали от России, вдали от России…
Пилот оглянулся, подмигнул Туликову и поубавил звук. Двигатель ревел, задыхался, отсчитывая, может быть, свои последние обороты…
* * *
После завтрака Строев еще поприсутствовал на учении по живучести, последил за действиями матросов, без робости бросавшихся на струю воды, закрывавших ее спинами, пока другие матросы готовили пластырь и металлическую штангу-распорку. Когда командир аварийной партии весело доложил, что пробоина заделана и отсек осушен, Строев
