Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
— Опять придется промывать фильтры, — услышал Строев. Оглянулся, увидел корабельного инженер-механика капитана третьего ранга Герасимова. — Да что фильтры? Весь корабль мыть придется.
И, словно в подтверждение его слов, очередной порыв горячего ветра ударил по надстройке с шумом пескоструйного аппарата. Строев и Герасимов укрылись за уступом надстройки и с тревогой смотрели, как быстро темнело море, меняя багрово-красный оттенок волн на серо-стальной, как быстро бегали по палубе песчаные змейки, извивались, прятались в мелкие щели. По кораблю волнами ходил тяжелый шум, словно с порывами ветра хлестал дождь.
Но едва Строев захлопнул за собой дверь и повернул тяжелые задрайки, как снова наступила тишина. И снова подивился он уюту, даже комфорту на корабле. Легкой тучкой прошла беспокоящая мысль: а что как в боевой обстановке откажут кондиционеры и людям придется работать в жару, в тучах летящего песка? Выдержат? И сам же отбросил это беспокойство. Выдержат! Выдерживают же в машинном отделении, где жара всегда выше, чем на палубе, и людям к тому же приходится работать в комбинезонах…
Вечером, возбужденный событиями дня, он долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами, смотрел в подволок, неровный, бугристый от множества проводов, покрытых толстым слоем белил, и долго вспоминал дом, родных и друзей, оставшихся в Севастополе и, несомненно, слушающих каждую радиопередачу в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности о советских кораблях в Суэцком заливе, вообще о положении в этом беспокойном районе земли…
Его разбудило монотонное постукивание шпиля, выбирающего якорь-цепь. Много шумов и стуков на корабле, но любой моряк легко разбирается в них и часто, не выходя даже из каюты, знает, кто и что в этот момент делает. Тихий, мирный перестук шпиля заставил Строева не просто встать — вскочить на ноги: для того чтобы корабль снимался с якоря в песчаную бурю, должно случиться нечто чрезвычайное. Он вызвал рассыльного — тихого, всегда скромно улыбающегося костромича матроса Терехина, и еще ни о чем не успел спросить, как рассыльный доложил:
— Снимаемся с якоря, товарищ капитан второго ранга.
— Это я и сам слышу. Что случилось?
Терехин совсем не по-уставному пожал плечами и ничего не ответил.
— Что пыльная буря?
— А нету бури.
— Как так нету?
— Нету. Видно, песок кончился, — широко заулыбался рассыльный.
Строев выскочил на палубу и неожиданно для себя увидел синее небо и большой красный шар утреннего солнца. Стояла тишь, обещавшая обычный изнурительно знойный день. Лишь море, растревоженное за ночь, ходило высокими валами зыби.
— Что случилось? — спросил он, шагнув в рубку.
— Ничего особенного, — спокойно ответил командир корабля капитан второго ранга Володин. — Становимся на якорь.
— Как становимся? Мы же не снимались…
— Начали сниматься: на острове корреспондент заболел. Командир отряда приказал срочно его снять.
— А теперь что?
— Решил вертолет послать… Пыльная буря угомонилась.
— Повезло, считай, корреспонденту…
* * *
Проснулся Туликов от тишины. То есть полной тишины не было: близко дышало растревоженное море и ветер все трепал палатку, только теперь как будто с другой стороны. Но не было главного, что создавало шум, — хлеставшего по брезенту песчаного ливня. Туликов обрадовался этому, как спасению. Пыльная буря могла бушевать и сутки, и двое, и ему, если у него и в самом деле был аппендицит, лежать бы тут на острове до перитонита, после которого и хирург не понадобился бы.
Он поймал себя на том, что думает о себе с иронией, и спохватился, принялся щупать живот: болело, когда трогал, но сносно, не как вчера. В палатке все спали, раскинувшись в духоте на своих койках. Лампочка все горела, но, как показалось Туликову, более тускло: должно быть, садился аккумулятор. Он тут же догадался, почему свет лампочки потускнел: потому что посветлел брезент палатки. Это могло означать, что уже близок рассвет.
Стараясь не делать резких движений, он встал. Расшнуровав вход, вышел и сразу же отшатнулся: прямо на него надвигалась огромная фигура с поднятыми руками. Фигура присела, и Туликов увидел, что это кок.
— Ты чего? — спросил изумленно.
— Гимнастикой занимаюсь, — сказал кок. — Спать охота, сил нет.
— Так иди спи.
— Э-э, если бы это мне мичман сказал.
— Я же старше его по званию. Разрешаю.
— Оно, конечно, так… Однако все-таки я ведь часовой, а вы не мичман.
Только тут Туликов увидел ремень от автомата, перехлестнувший грудь матроса.
— Тогда другое дело.
Они говорили шепотом, чтобы не разбудить спящих в палатке.
— Мичман говорит: поскольку завтрака все равно не будет — воды нет, — становись на пост. Все равно, мол, привык раньше всех вставать. А от кого тут охранять, от крабов?
— От лягушек, — сказал Туликов.
Матрос уставился на него удивленно и вдруг рассмеялся:
— А, понимаю. Это вы про… подводных диверсантов?
— Про этих самых.
— Откуда им взяться?
— Оттуда. — Туликов кивнул в темень, где над горизонтом уже чуть светлело небо и где днем, в ясную погоду, хорошо просматривался берег.
— А чего им тут? — спросил матрос. Однако потянулся за автоматом, перекинул его на грудь.
— Подумай.
— А вы далеко? — вдруг обеспокоился он.
— Пройдусь попробую. Душно что-то.
Осторожно ступая, он шагнул в серую, чуть забеленную близким рассветом темноту, и сразу уютный мирок палаток отодвинулся в какую-то дальнюю даль. Тревожное чувство одиночества охватило его. Но вскоре беспокойство прошло, осталось ноющее ощущение затерянности в этой бесконечной пустыне, сотканной из тьмы и звезд. Ластился ветер, забирался под мышки, студил тело, разомлевшее в палаточной духоте. Монотонно и мощно шумело взбудораженное море.
Туликов присел на что-то, подвернувшееся под ноги, стал смотреть на звезды. Они устилали тьму густой искрящейся россыпью. Одни едва заметные, сливающиеся в сплошные светлые поля, другие яркие, сияющие особняком «навигационные звезды», беспокойно ворочающиеся с боку на бок в своем вечном одиночестве — Альфа Волопаса, Альфа Лиры, Альфа Скорпиона, Альфа Возничего… — сплошные Альфы. Полярная звезда слабо помаргивала почти у самого горизонта. Над ней висел перевернутый ковш Большой Медведицы с резко вздернутым вверх хвостом-ручкой. Туликов вспомнил арабские названия этих звезд — Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш. Вспомнил, что средняя звезда ручки — белый Мицар, что значит «конь», — двойная. Над ней в молодости он хорошо различал золотистого Алькора — «всадника». Древние арабские окулисты по этой двойной звезде проверяли зрение своих «пациентов», предлагая им разглядеть Алькора — «всадника» отдельно от Мицара — «коня». Но теперь, сколько он ни всматривался, не мог различить раздвоения светящейся точки,
