Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Но первое впечатление оказалось обманчивым. Пес старательно обнюхал каждого члена команды и, доброжелательно виляя крючковатым хвостом, разрешил погладить себя. И тогда я понял, что он флотский. Во-первых, он проявил удивительную осведомленность в расположении надстроек и трапов судна, во-вторых, продемонстрировал невозмутимость, смелость и общительность, чего не скажешь о береговой бродячей собаке. Ибо та бедолага, кроме пинков, от человека ничего не ждет. У нас же на судах, прямо скажем, животные в почете. Можно еще добавить, что не каждую собаку заставишь прыгать с борта на борт или бежать безбоязненно по узкой сходне, когда внизу качается бездна морской воды. А эта и прыгала, и бегала, значит, пес имел хорошую морскую практику. А что до неряшливого вида, то во время ремонта куда ни ткнись — то мазут, то краска.
Словом, я быстренько зарулил в камбуз, тщательно потралил по дну судового котла (благо кок исчез на время) и не с пустыми руками вернулся на палубу. Так было положено начало нашей дружбе.
Сыто облизнувшись, пес уселся возле трапа и начал рычать на прохожих, тех, что шли по берегу. Порой он повышал голос до грозного лая. В основном тогда, когда кто-то притормаживал возле трапа.
«Пустобрех», — подумалось мне, тем более что я заметил, как пес своими хитрыми глазами поглядывал на меня. Мол, видишь — служу, выслуживаюсь… Но уже на следующий день я убедился, что пес точно знает своих.
Я стоял вахтенным у трапа. Вахта моя уже длилась три часа, я устал торчать свечкой, замерз и решил погреться.
— Ну что, коллега, — кивнул я псу, — посиди один, а я пойду погреюсь. У тебя, брат, вон какая густая собачья шуба, а у меня — на рыбьем меху. Впрочем, есть тулуп, но форс есть форс, он холода не боится. — Пес понимающе вильнул хвостом, и я, откланявшись, втиснулся в узкий проход между каютами.
Не прошло и трех минут, как на палубе раздался грозный заливистый лай. Так лает деревенский пес при виде грабителей.
— Кого еще черт несет? — подумал я и с недокуренной сигаретой вывалился наружу.
Пес, ощетинившись, упирался всеми четырьмя лапами в палубу, а на трапе стояли перед ним двое: прораб завода и какой-то незнакомец.
— А вы к кому? — спросил я у незнакомца.
— Это новый мастер, — представил спутника прораб. — Пусть пройдет ознакомится. — Сказал и шагнул вперед, не обращая внимания на собаку. Но лишь только он шевельнулся, пес просто озверел. Я едва удержал его на месте. Мастер проходил бочком, с оглядкой, заметно побаиваясь. А пес просто надрывался от злости.
— Что это он на меня? — изображая улыбку, спросил мастер.
Я не упустил случая съязвить и ответил:
— Он привык к запаху моря, а от вас пахнет духами.
Когда они ушли с глаз, я похвалил пса:
— Ну, молодец, молодец! Не каждый осмелится начальство облаять, молодец…
Уму непостижимо, как он сразу понял, кто есть кто? Он узнавал нас в любом месте, в любой одежде — и в робе, и в парадном. Это был факт. Факт и огромный плюс нашему нештатному вахтенному.
Мне не давал покоя вопрос: как, по каким признакам пес в течение дня узнал наших? Наверное, специфический запах, свойственный одному лишь судну, пропитал всех членов команды и послужил псу особым условным паролем, пропуском для входа на палубу. Впрочем, это только моя догадка, или, как бы сказать по-ученому, гипотеза.
Но оставим этот вопрос открытым и начнем придумывать кличку. «Марс. Матрос. Кнехт. Боцман…» — перечислял я, но вдруг выяснилось, что этого пса зовут Бич. Бич, и никак более. Мало того, он знаком всему громадному коллективу ремонтного завода. Это было для меня ошеломляющим открытием. Электрик с завода, взбираясь к нам по трапу, крикнул: «О, Бич! Привет! Ты уже здесь? Значит, судно стало надолго». Пес беспрепятственно пропустил его. Зато электрика остановил я и, естественно, спросил:
— Что значит «судно стало надолго»? И почему это должен знать пес? Мне, например, известно, что через неделю мы должны «выскочить».
Электрик посмотрел на меня как на чокнутого и спросил:
— Где и когда ты видел, чтобы ремонт проходил по графику? А Бич встречает и провожает не первого. Он все понимает…
Электрик ушел, дав мне информацию для размышления.
«Странно, — думал я. — Почему Бич?» Впрочем, эта кличка, пожалуй, в лучшем смысле подходит нашему флотскому псу. Конечно, не тот бич, кого мы стали понимать под этим словом, то есть лодыря, пьяницу и тунеядца. Нет. Бич — это морской «волк», отставший от судна и находящийся в резерве. Так, по крайней мере, «бич» переводится с английского языка. Ну что ж, Бич так Бич. Пес четко, исправно и бдительно нес свою службу. Рабочий завода — проходи, чужой — облаем.
А электрик оказался прав. Мы действительно простояли полгода, хотя и сделали ремонт за последние десять дней. И настал час отхода. Согласно расписанию я находился на кормовой палубе, готовый отдать швартовые и поднять трап. Бич вертелся рядом. Он подходил то к одному, то к другому, прислушивался, принюхивался и заметно нервничал.
Наконец с мостика раздалась команда: «Убрать трап!»
Бич тотчас сбежал на берег. Мы звали его, манили, задерживали подъем трапа, а он сидел на берегу невозмутимый, отчужденный и, видимо, ждал уже другое судно, которое станет на наше место на продолжительный ремонт.
— Бич! Бич! — кричали мы и оптом, и в розницу, — Бич! — Но пес и ухом не повел.
Да-а… Он был судовым и в то же время убежденным береговым псом.
Ну что ж, прощай Бич! Жаль расставаться. Привык я к тебе, сработались. Но чувства чувствами, а служба службой. Прощай, друг!
Мы еще несколько дней простояли на рейде, готовились к выходу в море, получали кое-что из снабжения, а в последний день я отпросился на берег. Возвращался я на судно лишь за полночь. На рейдовый катер опоздал, а в портфлоте, как ни странно, и переждать негде. Повертелся я на опустевшем причале, поплакался в жилетку бесчувственному диспетчеру и пошел куда глаза глядят. Идея родилась на ходу — я решил заночевать у друга на морозильном траулере. Благо они стали в ремонт на наше место. С надеждой вроде и жизнь веселее
