Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

письма как физического действия. Пока клавиатура меняла представление о жестах письма, альтернативная культура наслаждалась каллиграфией, до тех пор доступной лишь меньшинству. Опьяненные силой, дававшей им возможность называть вещи, творческой бездной, открывавшейся в начертаниях букв, и чувством опасности – граффити почти всегда наносят, готовясь вот-вот пуститься наутек, – подростки восприняли писаный алфавит как новый способ выражать себя, проводить свободное время и добиваться уважения в своей среде. Это произошло совсем недавно, что неудивительно: с точки зрения эволюции письмо – новейшее приобретение, последний взмах ресницами, последний удар старого сердца.

Владимир Набоков в «Бледном огне» справедливо упрекал нас в отсутствии благоговения перед этим потрясающим изобретением: «Мы до глупости свыклись с чудом, что несколько напечатанных знаков могут содержать бессмертные образы, извилины мысли, новые миры с живыми людьми, которые говорят, плачут, смеются». И задавал тревожный вопрос: «Что, если в один прекрасный день мы все проснемся и увидим, что совершенно не умеем читать?» Собственно, это будет возвращение в не столь далекий мир, в эпоху до чудесного явления нарисованных голосов, безмолвных слов.

14

Распространение чтения по-новому уравновесило чувства. До тех пор язык пробивал себе дорогу с помощью слуха, но с изобретением букв часть коммуникации оказалась в вотчине зрения. И вскоре у читателей начались проблемы с глазами. Из жалоб некоторых римских авторов мы узнаем, что ежедневное использование вощеных табличек утомляло и «затемняло» зрение. На восковой поверхности буквы – просто углубления без цветового контраста, с трудом проложенные борозды. Марциал говорил в стихах о «гибнущих глазах» того, кто читает с табличек, а Квинтилиан советовал всем близоруким читать только написанное чернилами на папирусе или пергаменте, черным по бурому. Самый дешевый и доступный писчий материал наших предков сказывался, стало быть, на здоровье.

Зрение в ту пору исправлять не умели. Усталому взгляду многих чтецов и ученых суждено было медленно и безвозвратно тонуть в тумане или пятнах, изгонявших цвета и свет. Очки еще не изобрели. Рассказывают, будто император Нерон из ложи наблюдал за своими обожаемыми гладиаторскими боями через огромный изумруд. Не исключено, что он был близорук и использовал крупные ограненные камни в качестве линзы. Но то император, а нищим интеллектуалам с дырявыми карманами подзорные трубы из драгоценностей были недоступны.

Много веков спустя, в 1267 году, Роджер Бэкон научно доказал, что мелкие буквы выглядят крупнее и яснее, если смотреть на них через шлифованные стекла определенной формы. После этого открытия мануфактуры в Мурано начали экспериментировать со стеклом и вскоре представили миру первые очки. Помимо линз, требовались удобные, легкие, надежные оправы. Хотя первые из них заслужили обидное прозвище «носоущемителей», новые приспособления быстро стали желанным символом социального статуса.

В эпизоде «Имени розы» Вильгельм Баскервильский выуживает, к несказанному удивлению Адсона, из мешочка, который носит на груди поверх сутаны, пару очков и водружает на нос. В XIV веке очки были диковинкой. Монахи аббатства, никогда ничего подобного не видавшие, с интересом поглядывают на причудливый стеклянный протез, но расспросить Вильгельма о его предназначении не решаются. Юный Адсон описывает их как «рогатку, приспособленную сидеть на носу у человека, в точности как сидит всадник на коне и птица на жердочке. На концах рогатки, так чтобы находиться прямо перед глазами, держались два овальных металлических окошка, куда были вставлены стекла толщиной каждое с донце стакана». Вильгельм объясняет остолбеневшему помощнику, что с годами зрение человека притупляется и без этого чудесного предмета многие мудрецы по прошествии пятидесяти вёсен все равно что умирают для чтения и письма. Вильгельм с Адсоном благодарят Бога за то, что надоумил кого-то изобрести и изготовить столь чудесные диски, способные воскрешать зрение.

Богатые читатели Античности не могли разжиться не существовавшими еще очками, зато в их распоряжении были самые роскошные свитки, милосердные к глазам. Большинство книг делали на заказ, и качество ручной работы, как водится, зависело от суммы, которую готов был потратить клиент. Существовало несколько разновидностей папируса. По сведениям Плиния, самый дорогой получался из внутренних волокон египетского тростника. Если коллекционер был готов раскошелиться, переписчик мог писать крупнее и красивее обычного, и тогда книга отличалась большим удобством в чтении и долговечностью.

Представим на минуту самые прекрасные, тонко выделанные, редкие свитки. Концы папирусного листа, аккуратно прошкуренные пемзой, украшены цветной полоской. Для пущей прочности иногда делали стержни, называемые «пупками», из слоновой кости или ценной древесины и даже с покрытием из сусального золота. По краям «пупков» располагались искусно вырезанные ручки. Свитки Торы в современных синагогах сохраняют вид тех первых книг. Для иудеев деревянные цилиндры с ручками – «древом жизни» – необходимость, из-за ритуального запрета касаться рукой священных письмен или их вместилища. У римлян и греков никогда не существовало запрета на прикосновение к тексту, и «пупки» просто помогали разворачивать и перематывать свитки.

Ремесленники не поленились придумать множество иных аксессуаров для капризных книголюбов: например, дорожные шкатулки или кожаные чехлы, чтобы защищать свитки от повреждений. Особенно роскошные чехлы окрашивались пурпуром, символизировавшим власть и богатство. Кроме того, существовала дорогая пропитка для сбережения папируса от насекомых – кедровое масло.

Только аристократы и патриции могли похвастаться библиотеками, состоявшими из таких пышных экземпляров. С их помощью они демонстрировали свое состояние, как сегодня люди, разъезжающие на роллс-ройсах. Поэты, ученые и философы, за редкими исключениями, не принадлежали к этим привилегированным кругам. Некоторые из них косо поглядывали на недоступные им великолепные книги и, скрипя зубами, писали острые сатиры на малообразованных собирателей. До нас дошло одно из таких сердитых сочинений, озаглавленное «Неучу, который покупал много книг»: «Что он, собственно, тогда покупает? Не книги, конечно, а развлечение для мышей, жилище для моли и побои для рабов за мнимо небрежное обращение с книгами. <…> ты мог бы с пользой ссудить твои книги другому, кому они нужны, а сам их использовать не сумеешь. Однако ты даже и одолжить кому-нибудь книгу не пожелал никогда, но поступаешь, как собака на сене, что лежит в яслях: и сама не ест, и лошади, которая могла бы есть, не дает». Этот обличительный шедевр гневно свидетелельствует о нехватке книг в допечатном мире, где чтение зачастую являлось признаком незаслуженных привилегий.

15

Долгое время книги переходили из рук в руки в замкнутых кругах друзей и клиентов. В республиканском Риме читала элита и ее окружение. На протяжении целых веков, за неимением публичных библиотек, ты мог взяться за книгу, только если обладал крупным состоянием или недюжинным талантом к лести.

К середине I века до нашей эры относятся первые упоминания о небогатых и незнатных людях, читающих ради удовольствия. Лазейка приоткрылась благодаря книжным лавкам. Мы знаем