Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

Да и учитель не стремился сделать уроки приятнее. У всех античных авторов школа в воспоминаниях ассоциируется с побоями и cтрaхом. В IV веке поэт Авсоний послал письмо внуку, желая воодушевить его на новую школьную жизнь. Не так ведь уж грозен учитель, увещевает он.

Пусть голос его неприветен,

Пусть у него на челе угрожающе морщатся складки, —

Ты, хоть раз увидав его добрым, забудешь о cтрaхе.

Так не тревожься и ты, свистящие слыша удары

…………………………………..

ни всхлесты, ни вскрики, ни cтрaхи,

Ни потрясаемый жезл тростяной,

…………………………………..

Ни под учениками от дрожи скрипящие скамьи.

Надо думать, эти слова утешения привели бедного малыша в еще больший ужас. Блаженный Августин, не забывший своих школьных страданий, написал в семьдесят два года: «Кто не отступит в ужасе и не предпочтет умереть, если ему предложат выбирать между смертью и возвращением в детство?!»

Профессия учителя начальных классов называлась на латыни litterator, то есть «обучающий буквам». Этим бедолагам – как правило, строгим, скучным и получавшим мизерное жалованье (не стоит удивляться, что многие работали разом в нескольких местах), – обязана своим названием литература, тоже нелегкое занятие. Помещения школ не отличались пышностью: какие-нибудь дешевые съемные залы, иногда портики, отделенные от шума улицы и от зевак лишь тонкими завесами из ткани. Ученики сидели на табуретах и писали на коленках – парт не было. Гораций описывает, как они идут в школу: «в левой руке у них коробка с камушками для счета и табличка для письма». Содержимое первых школьных «ранцев».

Детям требовались недорогие писчие материалы для школьных заданий, диктантов, упражнений в чистописании, черновиков. Папирус оставался предметом роскоши, и маленькие римляне набивали руку на вощеных табличках. С их помощью учились читать, им поверяли свои успехи, влюбленности, воспоминания. Чаще всего таблички представляли собой простые досочки или металлические пластинки с небольшим углублением, заполнявшимся пчелиным воском пополам со смолой. Поверх этого мягкого слоя выводили буквы заостренной железной или костяной палочкой. С другой стороны палочка оканчивалась лопаткой, которой можно было разровнять воск и использовать табличку заново либо исправить ошибку. Приспособление, таким образом, получалось многоразовое, нужно было только менять воск. В Помпеях обнаружены почти нетронутыми портреты двух женщин: в задумчивости они поднесли стиль (палочку для письма) к губам – интеллектуал ХХ века в этом случае позировал бы в очках, с сигаретой, тщательно придав бороде «растрепанный» вид. На более знаменитом из двух – который, за неимением истинного образа, условно принято считать портретом поэтессы Сафо – молодая женщина, касаясь стилем губ и держа таблички в левой руке, что-то обдумывает – очевидно, следующую стихотворную строку. Всякий раз, как мы, сосредоточившись, устремив взгляд в никуда, покусываем кончик карандаша или ручки, мы машинально повторяем древний, как само письмо, жест.

В ладони Сафо из Помпей зажата целая стопка табличек – пять или шесть. Обычно в углу проделывали небольшое отверстие и нанизывали их на кольца, шнурки или ремешки. Иногда делали своеобразные диптихи или триптихи. В форте Виндоланда близ вала Адриана в Великобритании было обнаружено множество предметов размером с тетрадку: древесные пластинки или кусочки березовой коры соединялись гармошкой. Древесину заготавливали весной, когда по дереву бродит сок, – она тогда более гибкая и может складываться, как сегодня бумага в рекламных брошюрках. Эти сведенные вместе деревянные странички (на латыни codices) – звено между самым далеким прошлым и настоящим письменности. Они ближайшие предшественники книг в нынешнем виде.

Таблички были очень широко распространены и использовались для самых разных целей. На них сохранились многочисленные записи о рождении детей и освобождении рабов – двух способах начать новую жизнь. Также они служили для личных заметок, хозяйственных расчетов, деловых записей небольших заведений, архивов, писем и первых вариантов стихов, в том числе тех, которые мы читаем по сей день. В эротическом руководстве «Наука любви» Овидий рекомендует тайным любовникам тщательно стирать компрометирующие фразы, прежде чем снова использовать табличку. Многие измены, говорит он, выплыли на свет из-за таких вот небрежностей – вощеные таблички играли в этом смысле роль мобильных телефонов. Вероятно, проблема в доцифровую эпоху и впрямь была серьезная, судя по тому, что и в «Камасутре» Ватсьяяна довольно пространно учит женщин уничтожать уличающие любовные послания.

Иногда таблички покрывали гипсом, чтобы писать на них чернилами и каламом – твердой тростинкой с заостренным скошенным наконечником, на манер перьевой ручки. Неопытной руке легче было выводить простые буквы каламом, чем стилем, но и это требовало усилий. Поэт Персий упоминает школьника, который ворчит и расстраивается всякий раз, как с калама падает клякса и губит его безупречные упражнения в чистописании. Подобные сцены повторялись в классах до самого недавнего времени. Моя мама часто вспоминает, как обильно ее тетрадки были орошены этими черными слезами.

Мне же выпало родиться в счастливую эпоху шариковой ручки, гениального изобретения венгерского журналиста Ласло Биро. Рассказывают, идея – поместить в наконечник новой письменной принадлежности металлический шарик – родилась у него, когда он наблюдал за игрой мальчишек. Он заметил, что мячик, побывавший в луже, оставляет след, когда катится. Я представляю себе футбол в дождливом городе: крики, смех, пасмурное небо, асфальт в лужах, словно в зеркалах, мокрые росчерки от мяча – новый алфавит. Оттуда берут начало незабываемые шестигранные «Бик-Кристал» моего детства, с синим колпачком и отверстием сбоку. В памяти всплывают долгие скучные дни в школе. Мы пользовались ручками как духовыми трубками: пуляли зернами риса в одноклассников. Я, неуклюжий подросток, целилась в затылок кого-то, кто мне тогда, кажется, нравился.

12

Эстeтика крoвопрoлития и членoвредитeльствa и любoвание изoщренным нaсилиeм – столь современные, на наш взгляд, явления – были в почете уже у римлян. Собственно, греческая мифология тоже полна дикостей и надругательств над человеческим телом. Но вершина жанра – разумеется, жития христианских мучеников с подробным описанием пыток.

Один из самых кровожадных писателей родился в середине IV века в Испании, вероятно, в Цезаравгусте, нынешней Сарагосе, – если так, то его детство прошло подле тех же рек и мостов, что и мое. Аврелий Пруденций Клемент получил от родителей имя, означавшее благоразумие и милосердие. Много лет он мирно и незаметно трудился на имперской службе. Но не стоит обманываться: этот скромный чиновник – римский прадедушка Квентина Тарантино и Дарио Ардженто. Когда ему было под пятьдесят, он вдруг испытал затяжной приступ вдохновения, ушел с должности и