Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

Молодой поэт Катулл – навечно молодой, поскольку умер он в тридцать лет, – рассказывает интересную историю о дружбе и книжных лавках в середине I века до нашей эры. С ним сыграли «первоапрельскую» шутку – только дело происходило в конце декабря, во время сатурналий (древнеримских ежегодных празднеств в честь Сатурна, бога земледелия; сопровождались пиршествами и карнавалом, в которых принимали участие даже рабы). Друг Катулла Лициний Кальв прислал ему в подарок сборник стихов тех поэтов, которых они оба считали самыми бездарными.

Боги! Ужас! Проклятая книжонка!

Ты нарочно ее прислал Катуллу,

Чтобы он целый день сидел, как дурень,

– возмущается Катулл. И тут же задумывает месть:

Это так не пройдет тебе, забавник!

Нет, чуть свет побегу по книжным лавкам,

Там я Цезиев всех и всех Аквинов,

И Суффена куплю – набор всех ядов!

И тебе отдарю за муку мукой.

Вы же будьте здоровы, отправляйтесь

Вновь, откуда нелегкая несла вас,

Язва века, негодные поэты!

Эти забавные стихи свидетельствуют о том, что в то время уже было принято дарить на сатурналии книги, приобретенные в лавках. Более того, мстительный Катулл даже не сомневается, что завтра утром найдет в Риме открытыми несколько лавок, где будут продаваться в том числе самые плохие и отвратительные стихи, которыми можно будет отравить праздник шутнику Кальву.

Эти лавки, открывавшиеся ни свет ни заря, работали в основном как копировальные мастерские. К их услугам обращались люди простые, не имевшие даже захудалого раба, которому можно было поручить переписывание. Они приносили свиток под мышкой и заказывали определенное количество копий, более или менее качественных в зависимости от денежных возможностей. Работники мастерской, в большинстве своем рабы, ловко орудовали каламами. Испанец Марциал, непревзойденный мастер малой стихотворной формы, утверждал, что копирование его второй книги эпиграмм – в моем печатном издании она занимает тридцать страниц – занимало всего час. Таким образом он показывал преимущества экологичной краткой поэзии:

Первое, – что на нее меньше бумаги идет,

А во-вторых, что за час окончит ее переписчик,

Да и не только на вздор употребит его мой,

В-третьих же, коль у тебя найдется где-то читатель, —

Пусть до конца ты плоха, не надоешь ты ему.

Одно и то же слово librarius означало и переписчика, и книготорговца, потому что речь шла об одном ремесле. До изобретения печати книги производились поштучно, буква за буквой, слово за словом. Цены на материалы и работу были стабильными. Разовый тираж в тысячу экземпляров не обходился бы дешевле. Напротив, изготовление большого числа книг не под заказ поставило бы дело на грань банкротства. Римляне просто не поняли бы современных словосочетаний вроде «потенциальные читатели» или «расширение рынка». Однако казус с Катуллом свидетельствует, что в мастерских продавались и уже готовые книги: почти наверняка набор новинок и бесспорной классики. Потихоньку книготорговцы начинали идти на коммерческий риск и предлагать тексты авторов, в которых верили, prêt-à-porter.

Первым похвастался дружбой с книгопродавцами Марциал. Сам он, вечно жаловавшийся на скупость своих меценатов, наверняка закупался книгами в лавках. Некоторые из его на удивление современных стихов содержат скрытую – возможно, оплаченную – рекламу:

Постоянно ты ходишь Аргилетом:

Против форума Цезаря есть лавка,

Косяки у нее все в объявленьях,

Там ты мигом прочтешь о всех поэтах.

И спросить не успеешь ты Атректа

(Так зовется хозяин этой лавки),

С первой иль со второй подаст он полки

Отскобленного пемзой и в порфире,

Пять динариев взявши, Марциала.

Судя по упомянутой цене в пять динариев за тоненькую книжку – за день поденной работы платили динарий, – Атрект и его писцы мастерили товар высокого качества, хотя, вероятно, предлагали и более скромные издания, ориентируясь на клиентов с меньшим достатком.

Помимо Атректа, Марциал называет в стихах имена трех продавцов книг: Трифона, Секунда и Квинта Поллия Валериана. Последнего он шутливо благодарит за то, что тот согласился торговать его первыми, ученическими стихами:

Все то, что я мальчишкой и юнцом сделал,

Весь вздор

…………………………………..

У Валерьяна Поллия купи Квинта:

Погибнуть не позволит он моим шуткам.

А Секунда рекламирует, называя точный адрес:

Чтобы, однако, ты знал, где меня продают, и напрасно

В Городе ты не бродил, следуй за мной по пятам:

В лавку Секунда ступай, что луканским ученым отпущен,

Мира порог миновав, рынок Паллады пройдя.

В обществе, не знавшем авторских прав, Марциал не получал процентов от продажи своих книг в этих лавках – и любых других, – но, возможно, ему платили за упоминания о них в эпиграммах – древнеримский аналог продакт-плейсмента в современных сериалах. А может, ему просто нравилось болтаться по этим лавкам в часы досуга, и он бескорыстно желал увековечить их в стихах. Надо думать, ему куда приятнее было обсуждать литературные сплетни в обществе образованных лавочников-вольноотпущенных, чем посещать виллы высокомерных аристократов, впускавших его через вход для прислуги.

Стихи Марциала помогают представить, какими были эти первые магазины: заведения с вывесками на дверях и рядами ниш или полок внутри. По аналогии с некоторыми помпейскими лавками, сохранившимися под слоем пепла, я рисую в воображении длинный массивный прилавок, пестрые фрески с сюжетами мифов и заднюю дверь, отделявшую зал, где хозяин обслуживал клиентов, от мастерской, где рабы-переписчики часами гнули спину над папирусами и пергаментами, не жалуясь на боли в спине и судороги в руках.

Благодаря книготорговцам стихи Марциала стали доходить до случайных читателей, не из кругов его меценатов, и автор, надо сказать, был в восторге от этого нового литературного промискуитета. Однако многие другие писатели со cтрaхом и робостью относились к тому, что их будут читать многочисленные безликие незнакомцы. Гораций признается в подобных чувствах в послании, где ведет диалог с собственной книгой. Он бранит свое последнее произведение так, словно оно живое, точнее, словно оно – юный эфеб, слишком рвущийся выйти на улицу и показать себя людям. Страсти накаляются, и Гораций в сердцах бросает своему кичливому созданию, спешащему попасть в лавку Сосиев и выставляться там за деньги:

Ты ненавидишь замки́