Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Китай это прекрасно осознает и остро переживает. Поэтому, прибыв сюда, мы уже не можем судить по западным меркам, а должны приспособиться к китайским. В противном случае рискуем ничего не понять и сделать ошибочные выводы.
Сейчас я спрашиваю себя: смог бы я остаться в этой стране на долгий период своей жизни? Не знаю. Честно говоря, не знаю. Я размышляю об этом в бесконечную дождливую ночь, прислушиваясь ко всем звукам, даже самым слабым и отдаленным, заглушаемым кваканьем лягушек и гудками поездов. Я пытаюсь представить себе жизнь в Китае, и, признаться, мне было бы интересно, но для этого пришлось бы преодолеть все западное наследие, которое живет во мне, начиная с индивидуалистической культуры.
Что же делать? В мире больше нет безопасных мест; кажется, нет выхода из кризиса ценностей, в котором мы находимся. Даже Китай, кажется, неизбежно пойдет по этому пути, весь мир теперь – Запад. Куда нам деваться? По каким дорогам? Какими путями? Я не знаю.
Китай не дал мне однозначного ответа, и это терзало меня, ведь я надеялся развеять свои экзистенциальные тревоги, прийти к какому-то выводу. Но Китай пугающе огромен и многогранен, он завораживает своими загадками, невозможностью дать простой ответ.
В зале ожидания на Кантонском вокзале стоит буфет с кипящими чайниками и чашками, люди сами себя обслуживают, беря их с витрины. Пограничный поезд из Кантона в Шэньчжэнь (все еще называемый Шам Чун) на границе с британской территорией Гонконг отправляется точно по расписанию: в половине восьмого он дает гудок и трогается в путь.
Сразу за платформой в окна бьет изнуряющий моросящий дождь, а окраина города представляет собой огромный пышный огород, где фермеры склонились над грядками. Вдоль железной дороги растут эвкалипты, слегка затеняющие путь, но не мешающие любоваться пейзажем, проносящимся мимо зеленых полей и далеких вишневых деревьев на горных склонах. Деревни белеют среди рисовых плантаций. Местность становится все более болотистой, мы пересекаем широкие мутные рукава Жемчужной реки, вдоль берегов которых расположилось все больше деревень, переполненных лодками.
Мимо проходит совсем юная проводница, предлагая чай, а полицейский подходит проверить мой паспорт. Так я незаметно для себя прибываю на границу своего последнего пристанища. В Шам Чуне китайский поезд завершает свой путь.
Деревня фермеров и рыбаков находится недалеко от колючей проволоки, отделяющей Народную Республику от территории британской колонии Гонконг. Здесь нужно сойти с поезда, физически покинуть Китай пешком, пройдя около полукилометра, волоча за собой чемоданы и багаж, пересечь длинный навес моста Ло Ву и остановиться в английском таможенном зале, где за длинными столами придирчиво проверяют багаж, словно вместе с одеждой и парой сувениров, купленных в Китае, в нем могут скрываться «коммунистические идеи», которые необходимо экспортировать в «свободный мир».
Вокруг царит тишина пограничья, и прохладный ветерок веет с гор. Последние шаги неуверенны, взволнованны и гулко отдаются эхом под сводами. Два солдата в зеленых ватниках и кроссовках стоят на страже у последней преграды, отделяющей меня от Запада. Это своего рода арка, в которой нет ничего триумфального или пафосного, с большими надписями на китайском и английском, которые я замечаю мимоходом – фразы прощания для уезжающих и приветствия для прибывающих, напоминающие миру, что все люди – братья.
Я хотел бы еще на мгновение задержаться, чтобы сочувственным жестом поприветствовать тех двух суровых безликих солдат, одиноко охраняющих врата в свою бескрайнюю страну, но я уже на улице, и мою душу переполняют эмоции.
Мы проскальзываем в узкую калитку из железа и колючей проволоки, над которой развевается флаг Его Величества, и попадаем в небольшой, невесть какого возраста поезд – наполовину деревянный, словно игрушечный, и открытый, будто кроличья клетка. Он курсирует между английской станцией Шам Чун и более современной станцией Виктория в Коулуне.
Я оглядываюсь назад, где остался Китай с мерцающими рисовыми полями и голубыми далями под причудливым облачным небом. Сам того не осознавая, я пересекаю «бамбуковый занавес», погружаясь в тропическую зелень буйной, одичавшей растительности.
Прощай, Китай – самое захватывающее, ошеломляющее, реальное и абсурдное, травмирующее и счастливое приключение в моей жизни.
Прощай, Китай – планета иного, того, что породило во мне неустанное стремление постичь, что же способен и должен понимать такой человек, как я, понимать всех тех, кто рождается, живет и умирает в этой далекой части света. Прощай, Китай моих противоречий, сомнений и, главное, надежд. Я вернусь. Я обязательно вернусь.
Маршруты: путевые заметки
Монголия
Поезд в пустыне Гоби
На пекинском вокзале я окунаюсь в привычную суматоху перед отправлением. Огромные шумные толпы людей врываются в вагоны, нагруженные до отказа чемоданами, корзинами и узлами. Экспресс в Монголию отходит от первой платформы, и две дородные проводницы-маньчжурки встречают меня с нескрываемым безразличием, но их взгляд быстро цепляется за мой багаж – одинокую дорожную сумку, слишком скромную для пассажира, следующего транзитом в Москву, Бухарест или Берлин. Значит, мой пункт назначения – непременно Улан-Батор, и их любопытство, смешанное с азиатской настороженностью, сменяется неожиданной добротой, когда они проверяют мой билет. Это грубоватая, пастушья доброта, а не утонченная, как у китайцев.
Я устраиваюсь в купе, на которое указывает мне один из проводников, – уютное помещение, обшитое лакированным деревом, с двумя кроватями, покрытыми цветастыми покрывалами, шерстяным ковром на полу и традиционным набором занавесок и вышитых салфеток. Вагон советского производства сразу узнаваем по своей добротности и ширине, рассчитанной на широкую колею. Однако Управление монгольских железных дорог украсило его герб Коммунистической республики изображением резвой лошадки, скачущей по прерии. Это не совсем пролетарский вагон, он считается мягким вагоном – эвфемизм, призванный избежать капиталистического определения первый класс, в то время как жесткий вагон, конечно же, соответствует второму и третьему классу.
Коммунистический эгалитаризм устранил классовое разделение, но не различия между людьми. Кто больше платит, тот и получает лучшее. Жаль только, что в жестких вагонах ездят исключительно простые пролетарии, освобожденные революцией, в то время как капиталисты и революционные лидеры наслаждаются комфортом вагонов первого класса, классификация которых все еще следует капиталистическим канонам. В борьбе между комфортом и неудобством коммунистические поезда, безусловно, демонстрируют превосходство перед лицом пролетариата. Ведь, довольствуясь упразднением классов, они
