Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Я размышляю о высокомерии Запада с его бесконечными банальностями о Китае и китайцах, которые порой начинались еще с миссионеров, собиравших гроши, чтобы «спасти душу» маленького желтого брата, которая, по их мнению, иначе была бы безвозвратно потеряна. Или они просили немного денег, чтобы помочь (очень немногим) китайским христианам защититься от коммунистических «дьяволов». Но, приглядевшись внимательнее, понимаешь, что это высокомерие было почти невинным, ведь множество предрассудков живо и по сей день.
Первое расхожее мнение, культивируемое на Западе в отношении Китая, – это «желтая опасность», идеологическое расистское оружие, которое выражается в следующих рассуждениях:
• китайцы испытывают неприязнь к иностранцам (читать: ксенофобия. Все китайцы – ксенофобы, нечто среднее между головорезами и каннибалами, тем более что они коммунисты);
• презирают все, что не является китайским (читать: изоляционизм. Все китайцы – изоляционисты, нечто среднее между добровольной расовой сегрегацией, то есть гетто, и концлагерем, навязанным властью. Отсюда проистекает презрительное неприятие всего «чужого»);
• представляют собой человеческий муравейник (читать: тоталитаризм. Все китайцы носят синюю хлопчатобумажную униформу с козырьком и обуты в матерчатые ботинки. Поэтому все они мыслят одинаково, воинственны и фанатичны);
• являются врагами остального мира (читать: желтая опасность. Все китайцы готовы взяться за оружие и сразиться с другими расами Земли, начиная с белой. То есть все китайцы затевают войну, чтобы подчинить себе весь мир и навязать ему свои законы, свою письменность, свою идеологию и т. д.).
Я перечислил наиболее распространенные представления Запада, будь то христианского или языческого, о Китае и китайцах, начиная с конца 1980-х годов, те представления, которые позволили Западу на долгое время исключить Китай из цивилизованного сообщества только потому, что он, наконец, решил освободиться от исторического угнетения, принять революционные законы и управлять собой через коммунистическую партию.
Но этим дело не ограничивается, ведь до сих пор бытуют и другие клише, начиная от свиного хвоста и заканчивая миской риса, не говоря уже о недостатках, приписываемых китайцам британцами с середины девятнадцатого века, а именно: китайцы дурно пахнут, но не замечают этого, потому что у них плохое обоняние, так же, как и тупоумие и, следовательно, плохой слух. В лучшем случае они годятся на роль coolie (от индийского «kulĭ» – поденщик), чистильщиков обуви, извозчиков, помощников по кухне, носильщиков, рикш, грузчиков и акробатов; они не способны управлять машинами и поездами, заниматься политикой, в то время как, по мнению англичан, они зависимы от азартных игр и наркотиков, склонны к преступлениям и пыткам, злы, лживы и вероломны и, по словам одного протестантского миссионера, возможно, даже лишены души, поскольку, несмотря на огромные суммы, которые британское и американское правительства выделяли на миссионерскую деятельность, результаты обращения в христианство были, мягко говоря, незначительными.
Неудивительно, что до 1949 года среди западных людей считалось признаком хороших манер наступить на рикшу и поставить печать на голень человека, сидящего в ней, указывая таким образом направление, в котором следует ехать. Мула, в крайнем случае, можно было слегка ударить по ноге. Но было очевидно, что бедняге-китайцу и в голову не пришло бы дать сдачи, как это сделал бы мул. У мула, как известно, есть характер.
Дождь барабанит по окнам, вентилятор жужжит, колыша москитную сетку, и я погружаюсь в пучину мыслей. Я размышляю о том Китае и о своем Китае. Сколько еще вещей мне хотелось бы здесь понять, как усмирить бунт, кипящий в моей крови, крови, которую я люблю, крови Запада.
Я думаю о желтой угрозе и испытываю желание «ударить» культуру, которая породила эту идею и в которой я увяз по уши.
Погруженный в свои думы, я вспоминаю короткий рассказ Лу Синя. Я перечитал «Подлинную историю А-кью» и другие рассказы, обнаружив в них новые послания, помогающие мне лучше понять эту драгоценную революционную добродетель китайцев – самокритику, то, что Запад, возможно, ненавидит больше всего, привыкнув к индивидуальной и тайной исповеди.
Лу Синь, чьи произведения сыграли важную роль в революционном «стиле», хоть и умер в 1936 году, в разгар неоднозначной ситуации, может служить образцом нового человека в сравнении со своим вымышленным персонажем А-кью, представителем старого общества с недостатками, взращенными пассивной конфуцианской моралью. Но помимо этой потрясающей истории, мне на ум приходит отрывок, повествующий о пустяковом инциденте, случившемся холодным зимним утром на безлюдных улицах Пекина между рикшей, везущим писателя, и простой женщиной, случайно оказавшейся под колесами.
Когда Лу Синь призвал водителя рикши не обращать внимания на бедную женщину, чтобы избежать неприятностей с законом, тот остановился, опустил рикшу на землю, помог женщине подняться и сопроводил ее в полицейский участок на противоположной стороне улицы. Писатель был встревожен этим поворотом событий, и когда рикша уехала, Лу Синь почувствовал, как его спина увеличивается в размерах, возвышаясь над ним, грозясь его раздавить. Это было его первое ощущение стыда за собственный эгоизм. Подошедший полицейский сказал, что писателю нужно нанять другого рикшу, поскольку этого мужчину необходимо задержать. Тогда писатель достал из кармана горсть монет и попросил полицейского передать их несчастному. Рассказ завершается словами: «Политические и военные события тех лет я полностью забыл, как и классику, которую читал в детстве. Но этот случай постоянно всплывает в моей памяти, часто даже более ярко, чем когда он произошел на самом деле. Он учит меня стыду, подталкивает к исправлению: он дарит мне новое мужество и новую надежду».
Именно это мужество и надежда, несмотря на все ошибки и противоречия, привели Китай к движению вперед. Срединная империя решительно стремится открыться миру. Нужно ли ей это? Конечно, она желает воспользоваться плодами научного прогресса: Китай находится в этом мире, а не в каком-то другом.
Но, по-моему, дело в другом. С Мао или без него, Китай был и остается Китаем, больше напоминая кусочек Луны, чем Запада. Уникальность маоистской идеологии, несмотря на все ее злоупотребления, заключается в этом сугубо китайском видении, которое в
