Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Но Кантон станет жемчужиной, его набережная будет ослеплять небоскребами и пышными тропическими садами. Придет время искупления, время вознестись над унизительным прошлым.
Я представляю, каким станет этот город и другие на побережье всего через пару поколений – они будут сиять, отомстив за былое опиумное бесчестье, причинившее столько страданий.
Кантон – красивое название, данное западными людьми. Оно навевает мысли об экзотическом месте, манящем приключениями, о бурлящих, полных соблазнов ночах, в отличие от его совершенно банального китайского названия – Гуанчжоу, «Широкий район».
Мне также нравится южная атмосфера города, томная расслабленность вдоль берегов Жемчужной реки, заросли растений, карабкающихся повсюду, словно украшения, густая, почти черная листва, не пропускающая солнечный свет даже тогда, когда его нет, пробивающаяся сквозь облака и возвещающая о приближении тайфуна. Люди здесь менее любопытны, чем в других местах, отношения с иностранцами пострадали, но теперь появилось желание забыть прошлое и двигаться дальше.
Именно отсюда, из Кантона и его обширной плодородной провинции, начнется возрождение Китая. Не только географическое, но и культурное расстояние отделяет этот регион от Пекина. Океанический тропический Юг и почти арктический тартарский Север – две противоположности, где все иное, даже язык. И все же в повседневной жизни физиологическая принадлежность Кантона к Китаю заложена в самой ДНК, в единстве мышления и обычаев, которое я обнаружил и в этом последнем экзотическом «переходе».
Кантонцы, похоже, принадлежат к особой расе, сочетающей в себе черты китайцев и других азиатских народов, живущих вокруг «четырех морей». Это удачный сплав крестьянина и торговца, находчивость которого проистекает из необходимости выживать среди разных языков и культур. Генетически приспособленные к экзистенциальной адаптации, они естественным образом перенимают традиции, уже не являющиеся исконно китайскими, но проникшие с других берегов моря. Именно поэтому Кантон кажется таким неразборчивым и удивительным в своей способности органично впитывать чужеродные влияния.
Пищевые привычки самих кантонцев вызывают любопытство, удивление, а порой и отвращение. Естественность, с которой они поедают рептилий и насекомых, шокирует и порождает поговорку, что они съедят все, что движется, кроме ножек стола. Будь то шелкопряд или скорпион, змея или ящерица – главное, как это приготовлено. Мне довелось увидеть, с какой потрясающей ловкостью они сдирают кожу с живых змей одним движением, как режут их на полоски, как пульсирует обнаженная розовая плоть, как ее поливают соусами и жарят на электрической сковороде. Тошнотворный для нас запах доставляет такое же наслаждение их обонянию, как аромат хрустящего хлеба или нуги на прилавках деревенских ярмарок.
Но не будем зацикливаться на деталях уличной еды, ведь здесь еще столько всего интересного. Кантонская кухня славится своей виртуозностью, а разнообразие ее блюд просто поражает воображение. Пожалуй, из всех китайских кухонь она наиболее известна в мире, в каком-то смысле самая популярная, та, что вознесла кулинарное искусство Китая в тройку самых прославленных наряду с итальянской и французской.
Я надеялся, что в Китае смогу обойтись без анализа истории и политических решений последних десятилетий. Но нет, он оказался совершенно необходимым. Я намеренно хотел оставить за пределами этой страны все свои прежние убеждения и чувства, чтобы встретить ее с открытым сердцем и сформировать собственное мнение на основе того, что увижу своими глазами и потрогаю своими руками.
Но что же такое настоящий Китай? Я убедился, что его суть – это сами китайцы. В Китае нет ничего ценнее человека, если он вовлечен в огромный диалог своей страны, и нет ничего менее значимого, если он отрезан от этого диалога.
Мы вновь и вновь возвращаемся к исходной точке противоречий, к противопоставлению двух основополагающих элементов, которые на протяжении тысячелетий определяли тонкую и сложную философскую структуру Китая: это отношения между Инь и Ян, войной и миром, ночью и днем, холодом и жарой, черным и белым, злом и добром, смертью и жизнью, отрицательным и положительным и так далее.
Я затерялся в этой толпе великого патриота Кантона, окруженный одновременно любовью и подозрительными взглядами. Может ли это быть еще одним из китайских противоречий? Я не знаю и, возможно, никогда не узнаю.
Зато я ощутил глубокую разницу между кантонцами и пекинцами. Судя по языку, обычаям, а зачастую и внешности, я всегда предполагал, что это разные народы, хотя официально и те, и другие считаются «детьми Хань». Ученым-антропологам известно, что кантонцы родственны индокитайцам и тайцам, а их разговорный язык практически непонятен за пределами провинции Гуандун. Что уж говорить о сравнении с изысканным пекинским диалектом – мандарином, официальным языком со времен империи. Пекинцы же, напротив, близки северным народам, прежде всего монголам, и за долгие годы маньчжурского владычества впитали типичные тартарские обычаи и выражения, переняв и видоизменив их.
В отличие от пекинцев, кантонцы, как и шанхайцы, многое позаимствовали у нас, западных людей, благодаря длительному совместному проживанию, не всегда добровольному. Сегодня Кантон вместе с Шанхаем еще сильнее тяготеют к западному образу жизни. Кантонская культура, если абстрагироваться от антропологии, представляет собой китайско-европейский сплав, сочетающий черты двух миров: китайский уклад жизни и европейский образ мышления.
Последний день
В последний день моего пребывания в Китае дождь льет как из ведра, словно летний ливень. С террасы отеля Dong Fang, укрывшись под бамбуковым навесом, я наблюдаю, как Кантон растворяется в серой дымке на горизонте. Позади меня холмы мерцают изумрудной зеленью под дождем, а проспект, ведущий к вокзалу, пылает красными флагами. Мегаполис простирается до самого горизонта, сливаясь с сельской местностью. Дождь барабанит по окнам уже несколько часов, и день явно принимает ветреный оборот.
Пока я собираю сумку, заходит молодой человек, отвечающий за этаж, с термосом кипятка в руках. «В такой день, – учтиво говорит он, – вам не помешает хороший чай». Он заглядывает в чемодан и интересуется, уезжаю ли я. Я отвечаю утвердительно и добавляю, что мне жаль покидать это место. Он недоверчиво переспрашивает: «Что? Вам жаль уезжать?»
Билет на поезд до Гонконга мне выдают прямо в отеле, в офисе China International Travel Service. Все улажено, завтра утром мне остается лишь вовремя выставить чемодан за дверь, и он сам окажется в поезде.
Всю ночь я борюсь с мыслями, не в силах уснуть. Размышляю о Китае, о последних часах, проведенных в этом удивительном мире, и уже ощущаю щемящую тоску по возвращении сюда. Все увиденное и пережитое здесь, в самом сердце Азии,
