Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

и для стража законов и воспитателя я не нашел бы, думаю, лучшего образца, чем именно этот: пусть учителя обучают детей по моему совету. Если случится, проходя сочинения поэтов, письменную прозу или же просто устные творения, встретить такие же речи, родственные нашим суждениям, то никак нельзя этого упускать, но надо записывать». По сути дела, это борьба за умы греков на поле образования. Ну и заодно способ заработать.

Думаю, излишне пояснять, что Платон меня в равной степени интересует и раздражает. Читая его, я иногда лопаюсь от желания разразиться очередью фантастических ругательств, почерпнутых у капитана Хэддока из комиксов бельгийца Эрже: «Чертов юнга! Филлоксера! Анаколуф! Башибузук! Эктоплазма!» Я не могу понять, как философ такого независимого склада ума может отстаивать образовательную систему, при которой ученики обречены на одни только выхолощенные тексты да басни о добродетели. Его программа изымает из литературы всю тьму, все приближения к бездне, тревогу, боль, парадоксы, смущающие ум догадки. О такой чистке даже думать страшно. Если бы он сам сообразовался с этими эстетическими критериями, читать его было бы невыносимо скучно. Но нет, Платон увлекает нас, потому что, вопреки своим назиданиям, он цепок, парадоксален, неудобен.

Однако полемика продолжается, как прекрасно известно луисвиллским профессорам, вымарывающим слово nigger из Марка Твена. Детские и подростковые книги – это полноценная литература или учебник примерного поведения? Вымытый и причесанный Гек Финн может многому научить юных читателей, но не преподает главный урок: что были такие времена, когда хозяева называли «ниггерами» рабов, и в связи с историей несправедливости это слово теперь под запретом. Что, если, изъяв из книг все, что кажется нам неподобающим, мы не спасем молодых людей от скверных идей, а только добьемся того, что они окажутся неспособны эти идеи распознать? Вопреки Платону, отрицательные персонажи – неотъемлемая составляющая традиционного повествования: благодаря им дети узнают, что зло существует. Рано или поздно они с ним столкнутся (будь то издевающиеся над ними одноклассники или тираны, отдающие приказы о геноциде).

Чудесная смутительница умов Фланнери О’Коннор написала: «Тот, кто читает только поучительные книги, идет безопасной, но безнадежной дорогой, потому что ему недостает храбрости. Если вдруг ему случайно посчастливится прочесть настоящий роман, он моментально поймет, что с ним что-то происходит». Ощущение некоего дискомфорта – часть чтения хорошей книги, и оно куда полезнее чувства облегчения. Можно всю литературу подвергнуть пластическим операциям, но тогда она перестанет разъяснять нам, как устроен мир. И нечего будет удивляться, что молодежь не читает, а, по выражению Сантьяго Ронкальоло, сдается на милость PlayStation, где можно спокойно убивать людей пачками и никто слова не скажет.

Я читаю недавнюю газетную статью: студенческий союз Школы востоковедения и африканистики Лондонского университета требует убрать из программы Платона, Декарта и Канта – как расистов и носителей колонизаторской идеологии.

Забавно видеть Платона угодившим в собственный капкан.

Яд и хрупкость книг

77

Александрийские библиотекари не изгоняли греческих поэтов – не изгоняли и Платона. Дворец на берегах Нила гостеприимно распахивал двери всем, не принимая чью-то сторону. Его полки представляли собой удивительное пространство перемирия, где вражде приходит конец, противники становятся плечом к плечу, границы стираются, а чтение является миротворческим актом.

Мы знаем, что Александрийская библиотека приняла идеи, находки и брюзжание Платона. Но без лишнего восторга: ученый Каллимах, автор Pínakes и почетный член Мусейона, пытался предупредить, что платоновские сочинения могут представлять нешуточную опасность.

Анекдот известен нам по коротенькому стихотворному фрагменту. Возможно, Каллимах, будучи поэтом, желал насолить Платону от имени всего обиженного цеха. В эпиграмме он описывает самоубийство некоего Клеомброта из Амбракии, сбросившегося с крепостной стены. Ничто вроде бы не могло подтолкнуть молодого человека к роковому решению, разве что «только Платона прочел он диалог о душе». Сгубивший Клеомброта диалог мы знаем под названием «Федон». Многие задавались вопросом, что именно в этом тексте, повествующем о последних часах Сократа перед порцией цикуты, могло сподвигнуть на такой ужасный шаг. Некоторые считают, что Клеомброт оказался не в силах смириться со смертью мудреца, другие усматривают причину в суждении Платона, согласно которому мудрость достигает полноты только после смерти. Так или иначе, Каллимах намекнул: чтение Платона может привести юношей к куда более печальным последствиям, чем чтение поэзии.

Неизвестно, был ли случай Клеомброта единственным, или «Федон» вызвал волну самоубийств, подобно «Страданиям юного Вертера» века спустя. С момента публикации неоднозначного романа Гёте в 1774 году множество безответно влюбленных застрелилось в подражание заглавному герою. Автор с тревогой следил за зловещим явлением, которое от переиздания к переизданию порождал его текст. В некоторых странах роман даже запретили в целях уменьшения нагрузки на здравоохранение и сферу ритуальных услуг.

Развязка «Страданий юного Вертера» вдохновлена самоубийством друга Гёте, а также подростковыми фантазиями о смерти самого автора. Через полвека в автобиографической книге «Поэзия и правда», он признался, что смог утолить тягу к саморазрушению, лишь отправив на тот свет персонажа вместо себя. Однако призрак, изгнанный в результате этого литературного экзорцизма, принялся мучить читателей, и некоторые поддались его губительным чарам. Двести лет спустя, в 1974 году, социолог Дэвид Филлипс ввел термин «эффект Вертера» для описания загадочного феномена подражательных самоубийств. Литературный персонаж вполне может «заразить» множество людей суицидальной лихорадкой. В отличном, заставляющем задуматься романе Джеффри Евгенидиса «Девственницы-самоубийцы» также исследуется психология смерти в подражание.

Так или иначе, злосчастный читатель «Федона», шагнувший вниз с крепостной стены, – с мостами в Древней Греции дела обстояли хуже – невольно положил начало очередному литературному мифу – о смертоносных книгах. Неслучайно у самой знаменитой из них греческое название – «Некрономикон». Этот про́клятый том, обрекающий на безумие и самоубийство любого, кто его читает, – часть вселенной ужасов «Мифы Ктулху», придуманной Говардом Лавкрафтом. Содержание «Некрономикона», естественно, никому неведомо, потому что после его прочтения никто не выживает. Ходят упорные слухи, будто в нем изложены сокровенные знания и заклятья, позволяющие установить связь с Древними – злыми божествами. Изгнанные в незапамятные времена с нашей планеты за черное колдовство, они дремлют в ожидании новой возможности завладеть миром, некогда им принадлежавшим.

Лавкрафт столь тщательно, с щедрыми библиографическими подробностями описал историю «Некрономикона» и его переводов, что некоторые читатели поверили в существование этой книги, а отдельные мошенники-букинисты даже предлагали ее неосмотрительным покупателям. Библиофильский каламбур содержится уже в имени автора, безумного арабского поэта Абдула Альхазреда. В действительности это детское прозвище самого Лавкрафта, вдохновленное сказками «Тысячи и одной ночи». Альхазред созвучно английскому all has read – «тот, кто прочитал всё».

Рассказы «Мифов Ктулху» изобилуют предостережениями об ужасающих последствиях чтения «Некрономикона». В Средние века, говорится в рассказах, его влияние привело