Мятежники Звёздного острова - Дмитрий Овсянников
— Да, не всё им забирать то, что сработано в Южном уделе! — поддержал его Вальехо. — Это и грабежом-то не назвать, сеньоры. Считай, свое вернули.
— Если бы это поняли в Лас Агиласе, — Алонсо споро работал карандашом, страницы книги в его руках покрывались скорописью, — нам не пришлось бы воевать.
— Увы, не поймут, — нахмурился Гомес. — Что для нас — справедливость, то для двора — грабеж. И окажись вчера фортуна на стороне покойного дона Ромеро — болтаться бы нам в петлях, точно разбойникам.
— Мы не грабители, а мятежники. — Дон Карлос, помня о злоключениях своей молодости, терпеть не мог, когда его называли разбойником. — Мятеж есть преступление против короны. Дворян за такое не вешают, а обезглавливают. И лишь мечом!
Не только новые ополченцы стекались к Эль Мадеро. Четырех дней не прошло с окончания битвы, как из горных укрытий вернулись женщины и дети повстанцев.
— В горных долинах хорошо прятаться, но невозможно жить долго, господин командор, — пояснили дону Карлосу старейшины. — Зимовать большому числу людей тем паче невозможно. Иначе их бы уже давно заселили. А новые дома строить некому.
В тот вечер горожане устроили пир — люди наконец смогли отпраздновать победу. Женщины и дети радовались, находя живыми и невредимыми своих мужей и отцов, каждый мужчина приободрился, ощущая себя если не героем, то удачливым человеком точно.
Весь вечер и всю ночь шел праздник — настоящий, не чета обманчивому в своем предписанном веселье Осеннему торгу. Повсюду горели костры, люди пели и танцевали так, будто не было ни бунта и пожара, ни восстания и битвы, будто отныне и впредь никому не грозили ни нужда, ни королевская расправа. Люди радовались — искренне и беззаботно, быть может, впервые за последние годы.
Горожане и раньше верили в дона Карлоса — сейчас же они готовы были носить командора на руках. В сопровождении капитанов он переходил от костра к костру — повсюду их встречали восторженные крики и приветствия. Сам дон Карлос чувствовал умиротворение — драгоценный дар, оценить который по достоинству может лишь тот, кто полжизни провел, чередуя в своей душе предчувствие беды с яростью схватки.
У подножия холма людей собралось не меньше сотни. Там, на возвышении, посередине обширного круга, освещенного высокими кострами, пела женщина. Иногда она аккомпанировала себе на лютне, но чаще передавала инструмент в руки старика-музыканта, а сама, не прерывая пения, начинала танец. Люди слушали, то затихая, то подпевая хором, рукоплескали каждой песне.
Приблизившись, командор узнал в певице донью Лауру. Высокая и статная, облаченная в простое темное платье, с густыми черными волосами, плащом ниспадающими на плечи и спину, бардэсса казалась кем угодно, только не простой женщиной. Грациозные движения, звучный голос возносили каждого, кто слушал пение, в удивительные, нездешние выси. Быть может, восторженный слушатель сравнил бы донью Лауру с поющим ангелом, но подобные слова были бы ошибкой — от красавицы-бардэссы не веяло холодом поднебесья, недоступного простым смертным. Она была земной, страстной, полной жизни. Речи Лауры, обращенные к людям между песнями, были исполнены достоинства, но лишены и тени надменности.
Донья Лаура пела удивительные баллады, прежде командору не доводилось слышать подобного. Он был готов поверить, что бардэсса объехала полмира, мало того, хранит в памяти не одно столетие и множество народов. В ее балладах звучали мотивы неведомого севера и дальнего юга, Эней уводил из разоренной данайцами Трои остатки своего народа, слоны Ганнибала упрямо шли через заснеженные перевалы Альп, среди густых лесов древней Иберии забытые герои сдерживали напор римских легионов. В Испанию хлынули полчища мавров, и доблестный правитель Валенсии Сид Компеадор поднял меч в защиту христиан — даже в смерти он вел своих воинов к победе. Но много раньше граф Энрике, прозванный Мореплавателем, ушел на тридцати кораблях в сторону заката из осажденной врагами Уэльвы. Он уберег своих людей от резни и открыл дотоле неведомый остров Исла-де-Эстрелла, стал первым государем Островного Королевства.
Но и для самых грозных событий донья Лаура находила столь светлые слова и нежную музыку, что сердца людей наполнялись радостью. Растворялись уже вошедшие в привычку ожесточение и тревога, и огромный мир за пределами Острова, и сам Остров, отягощенный королевской несправедливостью, виделись прекрасными и вечными, звали людей к жизни.
— Сеньора де ла Сьерра! — попросил кто-то. — Спойте нашу, любимую!
— Ту самую? — Донья Лаура удивленно подняла брови. — Стоит ли омрачать радостный вечер?
— Стоит, стоит! Не омрачит! — загомонили мужские голоса. — От этого не зарекаются!
— В прежние времена считалось, что, спев о смерти, можно обмануть саму Смерть! — рассудительно добавил добродушный приземистый бородач с раскрасневшимся лицом. — Костлявая не явится туда, где уже побывала!
— Ну что ж, — склонила голову бардэсса. — Быть по сему!
Медленным, печальным перебором зазвенела лютня. Донья Лаура запела, обводя слушателей взглядом.
Она пела о пяти несчастных, осужденных на смерть и повешенных. О том, как их мертвые тела, выставленные напоказ у дороги где-то за городом, неделями раскачивались на ветру — под палящим ли солнцем, под проливным ли дождем, под зимней ли метелью. О том, как вороны выклевали глаза мертвецов: «Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели». Были ли казненные преступниками или злодеями? Справедливо ли понесли наказание? Не всё ли равно теперь… Повешенные безмолвно взывали к живым, к тем, кто шел и ехал мимо их последнего пристанища. «Взглянул, и помолись, а Бог рассудит!» — раз за разом повторялся рефрен баллады. Мертвые просили не осуждать их — теперь упреки были ни к чему, ибо они ничего не смогли бы возразить в ответ. Повешенные призывали к осторожности тех, кому еще предстояло жить и видеть свет. Самим же мертвым оставалось только уповать на прощение Господа Бога — ведь он знал о множестве бед, выпавших на их долю при жизни. «Взглянул, и помолись, а Бог рассудит!»
Дон Карлос смотрел на бардэссу — и не мог оторвать глаз. Донья Лаура не просто пела, не только голос, пусть и удивительно нежный, но все тело женщины, ее стройный стан, изящные, но сильные белые руки, обнаженные до локтя, ее открытое лицо рассказывали историю несчастных, обреченных на смерть. Бардэсса то прижимала руки к груди, то возносила их к небесам. Она мучительно запрокинула голову и прикрыла глаза ладонью, пропев о воронах.
— Она подобна небу, сын мой. — Падре Бенедикт, оказавшийся рядом, заговорил, едва отзвучала песня и завершились рукоплескания.
— Что ты хочешь сказать, святой отец? — повернулся к священнику дон Карлос. — Я старый солдат и не силен в поэзии.
— Я хотел сказать,
