Мятежники Звёздного острова - Дмитрий Овсянников
Идальго не привык изливать душу людям — он считал это признаком слабости, а те вспышки беспокойства, что не поддавались рассудку, предпочитал топить в стакане. Стакан оказался мал, или слишком велико беспокойство, только утопить его не удалось.
Два стакана не разведенного водой «Пламени» не притупили чувств, а, наоборот, сделали голову ясной. Обострили память.
Ложь, разнаряженная менестрелями в пестрые словеса, быстро оставляет человека, узнавшего жизнь в деле, и дон Карлос де Альварадо не был исключением. Сказочные идеалы рыцарства давно выгорели на солнце магрибской пустыни, прогоркли от дыма горящих городов Гренады, рассеялись по дорогам от Леона до Севильи. Не то чтобы рыцарь сделался хуже, только пришла непоколебимая вера в несколько вещей. В то, что смерть на поле брани не прекрасное, а невообразимо мерзкое явление, ведь павший рыцарь отличается от прочих лишь тяжестью надетого железа. В то, что пресловутое великодушие кабальеро в отношении знатных пленников растет из расчета получить выкуп. В то, что мудрые и благородные короли встречаются не чаще, чем великаны и драконы (исходив вдоль и поперек всю Испанию и пол-Магриба в придачу, дон Карлос не встретил ни одного). И то же самое можно было сказать о рыцарском поклонении дамам.
Донья Лаура де ла Сьерра всего лишь женщина. Всего лишь? Она могла покинуть сгоревший город — и не покинула. Хотя ничто ей не мешало. Бардэсса осталась — не иначе ради людей, которых могла поддержать хотя бы словом. Но словом не ограничилась — ее дело с горными укрытиями для женщин и детей заметно каждому, пусть и не столь ярко, как разгром столичной терции.
Она смеет спорить с военным командором города — и не ради собственного строптивого нрава, хотя и этого у нее, похоже, не отнять. И все же дон Карлос сознавал, что не может думать о бардэссе дурно. Опасается нанести обиду неосторожным словом… И не может выбросить Лауру из головы.
«Стыдно, сеньор. Ты потерял голову из-за юбки. Черта с два. Голову теряют в бою или на плахе. Сносит голову сталь, но не юбка. И подавно не то, что под ней. В остальном голова на плечах у любого, кто мыслит здраво. А ты много повидал, но ничему не научился».
Он помнил донью Изабеллу, встреченную на Материке много лет назад. Юная дворянка из Восточного удела устремилась на Материк, возомнив, что святое дело Реконкисты нипочем не завершится без меча в ее маленькой белой руке. Следовало отдать ей должное — мечом Изабелла орудовала наравне с мужчинами и наравне с ними носилась по полям сражений. Находились те, что сравнивали ее с Девой из Орлеана, но самой Изабелле не было дела до подобных сходств.
Дон Карлос узнал Изабеллу много лучше прочих. После той злополучной битвы, когда внезапный удар мавров оставил в живых едва ли четверть и без того неполной терции, а идальго спас воительницу, он стал ее любовником. Поначалу они сочли друг друга родственными душами — сходств нашлось немало. Обоих принесло на Материк не самым добрым ветром. Оба были дворянами и умели только воевать, но не имели рыцарского достоинства — дон Карлос лишился его в наказание, Изабелле как женщине его вообще не полагалось. На Дальних землях смотрели сквозь пальцы на многое, никого не возмущало, что Изабелла машет мечом, хлещет вино, ругается как солдат, спит с мужчиной вне брака — но мысль о рыцарском звании для подобной особы казалась сеньорам противоестественной.
А Изабелле попросту нравилось сражаться. Она упивалась битвами, выплеснув в них всю свою разрушительную страсть. Она как будто дышала войной, в которой сам дон Карлос сумел распробовать лишь неблагодарное ремесло. Вскоре идальго понял, почему Изабелла не держит мочилеро. Что в бою, что вне его она отличалась нездоровой яростью.
В балладах о несчастной любви пару всегда разлучают враги или смерть. В жизни, сколь угодно опасной и бурной, если лихо не приходит извне, многие пары прекрасно справляются с такой задачей сами…
«Пусть о любви горюют юнцы и поэты. У военачальников есть заботы много важнее. Довольно с меня того, что я знаком с этой хворью и говорю о ней без придыхания».
Носком сапога дон Карлос загнал под стол полупустую бутыль. Затем, привычно положив в изголовье меч и дагу, лег спать. В ту ночь он видел прескверные сны.
Глава 9 Ответ, достойный герцога
Чувствует ли ветер одиночество? Вряд ли. Ветру некогда оставаться одному, ибо замри он хоть на минуту, как сразу же перестанет быть ветром. Кроны деревьев, флюгера на крышах, пенные султаны на гребнях волн, паруса кораблей и перья на шляпах идальго — ветру никогда не остаться без встреч, без собеседников и попутчиков.
Помнит ли ветер? О, не сомневайтесь! Ибо ветер — древнейший, непревзойденный из странников. Ему невозможно не сохранить множества картин и историй, встреченных в пути, нельзя забыть мест, виданных раз за разом за сотни и тысячи лет.
Знакома ли ветру утрата? Судите сами. Ветер видит, как изменяется знакомый мир, и недаром ветер стонет, проносясь над тем, чего не пощадило время…
Некогда три четверти Острова покрывали густые леса. Они раскинулись от Грандо Монтаны до Сьерра-де-Эстатуа, окружая хребет Изваяний широким зеленым кольцом. Здесь неугомонный ветер всегда задерживал свой полет, набираясь сил для броска над океаном. Но шли века, и облик Острова изменялся. Леса редели и карабкались все выше по горным склонам в напрасной надежде избежать топоров. Но не было спасения ни высоким кипарисам и соснам, ни тисам и дубам, ни остролистам и каштанам. Деревья не уступали места людям, нет, это люди ополчились на деревья, требуя все новых и новых жертв для своих построек и прожорливых печей.
Люди! Маленькие суетливые создания! Хрупкие и недолговечные, они, кажется, способны пережить что угодно. И разрушить то, что не поддается даже времени! Много, много деревьев взяли люди ради постройки домов, ради роста города близ горы Торо Браво. Ныне же большая его часть — обугленные руины, но люди по-прежнему здесь. Куда-то двинутся они теперь в поисках нового жилища?
Ветер выл от тоски и тревоги. И от одного его голоса делалось холодно.
* * *
— А, черт! — Лопе, бывший альгвазил, а ныне всадник хинеты вольного города Эль Мадеро, шумно высморкался.
— Не поминай, накличешь! — Хавьер, двоюродный брат Лопе, последовал его
