Мятежники Звёздного острова - Дмитрий Овсянников
— Не удивительно слышать подобные слова от того, кто служит небу на земле, — сдержанно ответил командор.
— О, сын мой, ты слишком высокого мнения о скромном священнике! Чем могу я услужить самому Отцу небесному? Я стараюсь говорить и делать то, что угодно небу, но служу я людям — и лишь это мне по силам.
— Так к чему ты говорил о небе?
— Тому, кто жив душой и сердцем, приятны искренние творения. Пусть даже он не силен в поэзии, — пояснил падре. — А живую душу всегда можно спасти, нередко — вместе с телом. Задержи взгляд на небе, сын мой. Я верю, что это не пройдет для тебя бесследно. Pax vobiscum[12] — Осенив идальго крестным знамением, священник направился в сторону шатров.
— Тут не нужно много догадки, сеньор. — Уже изрядно захмелевший Вальехо стоял здесь же. — Твое лицо говорит за тебя. Клянусь всеми святыми, последний раз я видел твою улыбку полгода назад. Но тогда ты перебрал «Пламени». А сейчас улыбаешься сам. И как будто помолодел лет на десять!
— Не дай бог! — отозвался дон Карлос. — Десять лет назад мы бродили по Каталонии с четырьмя добладо[13] на десятерых. Искали, кому бы продать свои мечи, будто безродные генуэзцы. Но смеялись, черт возьми, часто, по всякому поводу!
* * *
— Приветствую вас, командор! — улыбнулась донья Лаура.
— Доброго вечера, сеньора де ла Сьерра, — поклонился в ответ идальго.
В темноте между праздничными кострами никто не обращал внимания на две фигуры — высокую мужскую в берете с пером и стройную женскую ростом чуть ниже мужчины. Дон Карлос был рад этому — он ожидал, что найти уединение будет намного сложнее. Действительно трудным оказалось завязать разговор — идальго понимал, что нипочем не сможет поддержать беседу о поэзии. Он хоть и не был мужланом, которому доступны лишь сальные куплеты из таверн, но именно сейчас не мог подобрать подходящих слов — дон Карлос хотел разговора, но подобной собеседницы не встречал никогда.
— Позвольте спросить, донья Лаура, — заговорил идальго, — что сподвигло вас сложить балладу о висельниках? Откуда подобные мысли у благородной дамы? Суд, приговор, ожидание эшафота. Не могу поверить, что это известно вам.
— Все просто, сеньор, — отвечала бардесса. — Слова баллады не принадлежат мне. Я лишь перевела их на испанский язык и сочинила музыку. Их автор — знаменитый Франсуа Вийон, бакалавр искусств из Парижа. Подобные слова не смогли бы оставить равнодушными никого — вы и сами убедились в этом. Тела повешенных у дороги — ужасное, но привычное зрелище, однако я не могу петь об этом без слез…
— Стало быть, ученый человек? Но он как будто знал в лицо то, о чем писал.
— Вы правы. Вийон испытал тяжесть смертного приговора на себе. Жизнь в постоянной нужде привела его на большую дорогу, заставила дружить с ворами и разбойниками. — В темноте бардэсса не видела, как помрачнел дон Карлос. — В конце концов поэт оказался в парижской тюрьме и был осужден на смерть. Ожидая исполнения приговора, Вийон сочинил эпитафию себе и четверым своим товарищам.
— Он… кончил жизнь в петле? — спросил дон Карлос.
— Нет. — Донья Лаура опустила ресницы, слегка улыбнувшись. — Суд смягчил приговор, заменил виселицу изгнанием из города. Франсуа Вийон здравствует и ныне, но где он теперь — мне неизвестно. Быть может, принял постриг в какой-нибудь тихой обители.
— После такого — почему бы нет, — задумчиво произнес идальго.
— Я бы сочла за честь беседовать с ним, — продолжала бардэсса. — Вийон едва ли не первым начал сочинять стихи на своем родном, французском языке. До него языком высокой поэзии признавали только латынь. Но стихи слагают для всех, а народ разговаривает не на латыни.
— Удивительно встретить на войне человека, не чуждого высокой поэзии, — произнес дон Карлос.
— Кто-то должен давать людям веру в лучшее, пока остальные воюют! — неожиданно резко ответила донья Лаура. — Война не спрашивает, к чьему порогу ей заявиться! Она сметает воинов и поэтов, мужчин и женщин, стариков и детей! Глупо ждать иного от чудовища, которое питается человечиной и никак не может насытиться! Прежде она унесла моего супруга, но он ушел за море по своей воле. К чему была его гибель, если теперь война явилась сюда!
— Я соболезную, донья Лаура.
— Что проку в том! Сколько бы я ни упрекала всех служителей войны в стихах и балладах, слышат ли меня? Короли и рыцари славят войну и призывают к ней! И война приходит все больше на чужие головы ради славы королей! А сколько простых людей рады снова и снова откликаться на королевский призыв к оружию!
Слова бардэссы задели командора.
— Чем же еще добиться лучшего! Лучшую долю можно получить лишь силой оружия! Да еще, быть может, силой золота! Не нужно даже желать чужого — отстоять бы свое! Но сильные мира не уступят по доброй воле. Вы правы — они подобны хищным драконам. Вера в то, что облегчение придет само, извне, свыше, есть не что иное, как обман!
— Я не говорила, сеньор, что лучшее придет само! — сверкнула глазами бардэсса. — Но не обман ли обещать людям то самое облегчение, отправляя их на войну? Вырастет ли чье-то счастье на чужих костях, политое кровью друзей и родных? Кого осчастливит место, где густо сыплются арбалетные болты? Тех ли, что валились снопами?
Дон Карлос выпрямился.
— Никогда, сеньора, я не отправлял людей на смерть ради собственного тщеславия, — сухо проговорил он. — Ни прежде, ни сейчас. На Материке я воевал простым солдатом, и не вам рассказывать мне о том, как лживо пение боевых труб! Война отвратительна мне.
— Но ведь вы сами воззвали к ней! — гневно оборвала идальго бардэсса. — Тогда, на площади Трех Сеньоров!
— Остановить ее, идущую сюда незваной, можно лишь мечом!
— О да, вы прекрасно владеете мечом, — с горечью произнесла бардэсса. — Если бы меч мог защитить вас от ненасытного дракона войны, призванного вами же!
* * *
В одиночестве дон Карлос вернулся в свой шатер. От бодрого расположения духа не осталось и следа — идальго помрачнел, как не раз бывало с ним до восстания в Эль Мадеро. Он велел мочилеро принести бутыль «Пламени Юга». Проворный юноша удивился — он успел привыкнуть к тому, что командор пьет мало, — но счел за лучшее не задавать лишних
