Есенин - Василий Берг
Развода не оформляли, просто расстались – и всё. В 1924 году Айседора Дункан уехала из России и более не возвращалась.
«Известие о трагической смерти Есенина причинило мне глубочайшую боль, – скажет она в одном из интервью. – У него была молодость, красота, гений… Он уничтожил свое юное и прекрасное тело, но дух его вечно будет жить в душе русского народа и в душе всех, кто любит поэтов… Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».
Есенин наговорил о Айседоре Дункан много разного, но завершить рассказ об их недолгом союзе хочется фрагментом стихотворения, написанного Поэтом в 1922 году, на пике романтических чувств к Босоножке:
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума…
Августа Миклашевская в спектакле «Король-Арлекин». 1920-е
Августа Миклашевская. 1920-е
Августа Миклашевская у себя дома. На стене – портреты Сергея Есенина. 1976
Глава семнадцатая. Августа из августа
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость…
«Пускай ты выпита другим…»
Поступки человека определяются его характером. «В любом самом мелком, самом незначительном, самом неприметном нашем поступке уже сказывается весь наш характер», – утверждал французский философ-моралист Жан де Лабрюйер, автор трактата «Характеры». Вы уже успели составить достаточно полное представление о характере Сергея Есенина. Как по-вашему, мог ли он удовольствоваться чисто платоническими отношениями с понравившейся ему женщиной? Можно задать вопрос иначе – могли ли платонические отношения с признанной красавицей вдохновить двадцатисемилетнего Есенина на сочинение даже не одного стихотворения, а целого цикла?
Навряд ли. Судя по тому, что нам известно о поэте, он вряд ли бы остановился на стадии платонических отношений с привлекательной женщиной. Но давайте не будем забывать, что Есенин был непредсказуем и женским вниманием никогда не обделен, так что при определенных условиях и определенных намерениях платонический роман вполне мог иметь место.
В 1976 году восьмидесятипятилетняя Августа Миклашевская сказала поэтам Борису Гучкову и Геннадию Морозову: «С Есениным у нас… была чистая и нелепая дружба… Сережа Есенин просто ухаживал за мной, писал и посвящал мне свои гениальные стихи». Можно понять Августу Леонидовну – даже на склоне лет, когда собственное прошлое становится Историей, не всегда хочется откровенничать с посторонними людьми, выставлять напоказ то, что скрыто глубоко в душе. Лучше уж сказать, что ничего «лишнего» не было, но, скорее всего, Миклашевская говорила чистую правду. У нас есть свидетельство Анатолия Мариенгофа, который, конечно же, в своих воспоминаниях мог приврать-приукрасить, но никогда не делал этого без пользы для себя. От того, был ли очередной роман Есенина платоническим или чувственно-плотским, Мариенгоф никакой пользы не получал. Вдобавок он приводит логичное объяснение происходящего. Вот что пишет Мариенгоф в третьей части своих мемуаров, известной под названием «Это вам, потомки!»:
«– Стихов-то у меня… лирики… про любовь нет… Хоть шаром покати… – сказал Есенин. – Плохо это… Влюбиться надо… Лирически бы… Только вот не знаю в кого.
Он никогда не умел писать и не писал без жизненной подкладки.
На его счастье, в тот же день Никритина вернулась домой после вечерней репетиции с приятельницей своей Гутей Миклашевской, первой красавицей Камерного театра.
Большая, статная. Мягко покачивались бедра на длинных ногах.
Не полная, не тонкая. Античная, я бы сказал. Ну, Афродита, что ли. Голова, нос, рот, уши – точеные. Волосы цвета воробьиного крыла. Впоследствии Есенин в стихах позолотил их. Глаза, поражающие в своем широком и свободном разрезе, безукоризненном по рисунку. Негромко говорила, негромко смеялась. Да нет, пожалуй, только пленительно улыбалась…
На другой же день после знакомства с Миклашевской Есенин читал мне:
“В первый раз я запел о любви…”
Это была чистая правда.
А ночью он читал в ресторане – своей музе из Камерного театра:
Мне бы только смотреть на тебя;
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому…»
Есенинский интерес к лирике выглядит вполне обоснованным. С одной стороны, во время своего неудачного заграничного вояжа поэт мог решить, что его неудачи объясняются отсутствием «полноценной» лирики, которая не только востребована, но и переводится на другие языки гораздо легче, чем «крестьянские» стихотворения, приправленные национальным колоритом. Кроме того, мы знаем, что Есенин был склонен к новаторству. В свое время он пришел к имажинизму, а теперь решил испытать себя на лирическом поприще. И ведь замечательно получилось!
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать, только ивовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только желтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок…
Роман с Айседорой Дункан, бурно начавшийся, многое обещавший, но закончившийся сплошным разочарованием, не мог дать Есенину стимула для творчества. Ну разве что он написал свое «Пой же, пой. На проклятой гитаре…», где после «Подошла и прищуренным глазом хулигана свела с ума…» шло:
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь – простыня да кровать.
Наша жизнь – поцелуй да в омут…
Однако для создания полноценного лирического цикла горечи разочарований было недостаточно. Поэту, желавшему написать настоящую, полноценную лирику, требовалась Муза, на роль которой идеально
