Есенин - Василий Берг
«Однажды во время чтения в дверь до отказа заполненного кафе [“Стойло Пегаса”] въехал велосипед, на котором ехала девушка, – вспоминала поэтесса Елизавета Стырская. – Велосипед врезался в щель между каким-то столом, раздвинул чьи-то спины, на девушку со всех сторон зашикали. Сверкнув своими большими армянскими или еврейскими глазами, она, не обращая внимания на ворчание, прокладывала себе дорогу велосипедом, чтобы ближе подойти к сцене. А глаза у нее были замечательные! Большие, карие с золотыми искрами, широкие, почти сросшиеся, вычурно изогнутые брови над прямым, узким носом, придававшим ее узкому лицу особую значительность. Роскошные, загнутые наверх ресницы. Иронический рот и высокий лоб свидетельствовали об уме и силе воли. На ней была белая матроска со значком Ленина на воротнике, простая юбка и простые туфли. На голове – пестрая шапочка, оттеняющая ее явно восточную, обрамленную великолепными волосами голову. Окидывая презрительным взглядом пеструю, плотно сбитую толпу сомнительных зрителей, она твердо держала руль велосипеда и ждала. Когда Есенин кончил читать, она быстро увела его.
– Кто это?
– Галя Бениславская. Партийка. Для Сережи она много значит.
– Это хорошо! Она красивая и энергичная!»
К слову будь сказано, Елизавета Стырская (в миру – Лика Яковлевна Фурман) славилась в кругу имажинистов эротичностью своего творчества. Вот пример, взятый из сборника «Мутное вино», изданного в 1922 году:
Пышных кос горячие перины.
Мне от страсти даже днем темно.
Пью из губ любимого мужчины
Темной неги мутное вино.
Запах тела сладостный и острый.
В голове, в глазах и в сердце муть.
Почему дрожат так жарко ноздри
Женщины, упавшей к вам на грудь?
Это еще один пример того, что при узкой сосредоточенности на образе поэзия имажинистов была весьма многогранной.
Слова «Для Сережи она много значит» можно истолковать двояко – и с точки зрения ценности отношений с Бениславской для нашего героя, и с точки зрения их полезности. Возможно, что в 1921 году Бениславская спасла Есенина от крупных неприятностей…
Известно ли вам, что пьеса Михаила Булгакова «Зойкина квартира» написана на основе реальных событий? В доме номер пятнадцать на Никитском бульваре некая Зоя Петровна Шатова, приехавшая в Москву из Тамбова, содержала нелегальный ресторан с элементами светского салона. Вот отрывок из статьи «Роман без вранья» + «Зойкина квартира», написанной сотрудником ГПУ[34] Самсоновым в рамках заочной полемики с Анатолием Мариенгофом и опубликованной в десятом номере журнала «Огонек» за 1929 год.
«А. Мариенгоф нарочито затушевывает и скрывает от читателя сущность описываемых им событий, выставляя положение в смешном и комическом виде. Мне приходилось сталкиваться по роду своей работы с Есениным и Анатолием Мариенгофом в обстановке, при которой ни у Есенина, ни у Мариенгофа не было особенно смешного настроения. Наоборот, настроение и самочувствие их было довольно скверное, да оно и не могло быть иным, если иметь в виду, что им временно пришлось переселиться из квартиры Зойки Шатовой во внутреннюю тюрьму ВЧК. “Зойкина квартира” существовала в действительности. Есенин, Анатолий Мариенгоф и другие герои “Романа без вранья” знали это. У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже они посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков и контрреволюционеров специального “салона” для “интимных встреч” – Зои Шатовой.
Квартиру Шатовой мог навестить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна, а только для избранных. “Свои” попадали в Зойкину квартиру конспиративно: по рекомендации, по паролям и по условным звонкам. В “салон” Зои Шатовой писатель А. Мариенгоф ходил вдохновляться; некий “Левка-инженер” с другим проходимцем “Почем Соль” привозили из Туркестана кишмиш, муку и урюк и распивали здесь “старое бургундское и черный английский ром”… Враждебные советской власти элементы собирались сюда, как в свою штаб-квартиру, в свое информационное бюро, на свою черную биржу. Здесь производились спекулянтские сделки, купля и продажа золота, высокоценных и редких изделий; под предлогом скупки золота и драгоценных вещей и отправки их за границу в Зойкиной квартире бывали и шпионы некоторых соседних с нами государств. Распивая с Есениным, Мариенгофом и другими посетителями Зойкиной квартиры “старое бургундское и черный английский ром” и покупая ценности, шпионы соседних держав вместе с тем черпали для себя нужную им информацию о наших делах. Мало этого. В этой слякоти иностранные шпионы вербовали себе “нужных” людей, устанавливали необходимые в шпионском деле связи, нащупывали наши слабые места и делали свое темное дело…»
Есенину и его товарищам грозили весьма крупные неприятности. В рамках революционной законности, согласно которой интересы революции и революционного пролетариата стояли выше законов, можно было «исполнить», то есть – расстрелять любого «контрреволюционера» без суда и следствия. В частности, пятьдесят семь человек, проходивших по делу «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» (в том числе и Николай Гумилев), были расстреляны в августе 1921 года по постановлению Петроградской губернской чрезвычайной комиссии, которое было опубликовано уже после расстрела. С учетом того, что содержательница нелегального заведения Зоя Шатова приехала в Москву из Тамбова, где с ноября 1920 года по июнь 1921 полыхало одно из самых крупных крестьянских восстаний против советской власти, вполне можно было протянуть нить от этого восстания к квартире на Никитском бульваре и составить на бумаге новый заговор, похлеще Таганцевского…
«Летом 1921 я сидела во внутренней тюрьме ВЧК на Лубянке, – вспоминала эсерка Мина Свирская, познакомившаяся с нашим героем в 1917 году в Петрограде. – К нам привели шестнадцатилетнюю девушку, которая приехала к своей тетке из провинции. Тетка содержала нелегальный ресторан. Для обслуживания посетителей она выписала племянницу. Органами ВЧК учреждение это было обнаружено. Устроена засада, всех приходивших задерживали. Задержаны были и Есенин, Мариенгоф и Шершеневич [Свирская спутала Шершеневича с Колобовым]. Их привезли на Лубянку. Тетку, эту девушку и еще кого-то поместили в камере, а целую группу держали в “собачнике” и выпускали во двор на прогулку. Я увидела Есенина. Он стоял с Мариенгофом и Шершеневичем довольно далеко от нашего окна. На следующий день их снова вывели на прогулку. Я крикнула громко: “Сережа!” Он остановился, поднял голову, улыбнулся и слегка помахал рукой. Конвоир запретил им стоять. Узнал ли он меня? Не думаю. До этого я голодала десять дней, и товарищи нашли, что я очень изменилась. Окно было высоко, и через решетку было трудно разглядеть,
