Есенин - Василий Берг
– Не поеду, вот тебе слово, в жизни больше не поеду с Сергеем… Весь вагон забил мукой и кишмишем. По ночам, прохвост, погрузки устраивал… Я, можно сказать, гроза там… центральная власть, уполномоченный, а он кишмишников с базара таскает. Я… по два пуда… разрешил, а они, мерзавцы, по шесть наперли.
Есенин нагибается к моему уху:
– По двенадцати!..
– Перед поэтишками тамошними мэтром ходит… деньгами швыряется, а из вагона уполномоченного гомельскую лавчонку устроил… с урючниками до седьмого пота торгуется… И какая же, можно сказать, я после этого гроза… уполномоченный…
– Скажи пожалуйста – “урюк, мука, кишмиш”!.. [возмущался Есенин] А то, что я в твоем вагоне четвертую и пятую главу “Пугачева” написал, это что?.. Я тебя, сукина сына, обессмерчиваю, в вечность ввожу… а он – “Eрюк! Урюк!”».
В пору своего расцвета «Ассоциация вольнодумцев» была весьма прибыльным предприятием, открывавшим перед ее предприимчивыми учредителями возможности, недоступные другим гражданам.
«Опять перебрались в Богословский, – читаем в “Романе без вранья”. – В том же бахрушинском доме, но в другой квартире.
У нас три комнаты, экономка (Эмилия) в кружевном накрахмаленном фартучке и борзый пес (Ирма).
Кормит нас Эмилия рябчиками, глухарями, пломбирами, фруктовыми муссами, золотыми ромовыми бабами.
Оба мы необыкновенно увлечены образцовым порядком, хозяйственностью, сытым благополучием.
На брюках выутюжена складочка; воротнички, платочки, рубахи поразительной белоснежности. Есенин мечтает:
– Подожди, Анатолий, и типография своя будет, и автомобиль ржать у подъезда.
Три дня подряд у нас обедает один крестьянский поэт.
На четвертый Есенин заявляет:
– Не к нам он ходит, а ради мяса нашего, да рябчики жрать.
Эмилия получает распоряжение приготовить на обед картошку.
– Вот посмотрю я, как он часто после картошки будет ходить.
Словно в руку Есенину, после картофельного обеда недели две крестьянский стихотворец не показывает носа…»
В ноябре 1919 году Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф открыли на Большой Никитской улице «Лавку имажинистов», в которой наряду с букинистической литературой продавали то, что издавали сами, – главным образом сборники стихотворений Есенина. Настанет день, и «Лавка» станет камнем, о который разобьется дружба двух поэтов, но пока что до этого было далеко…
Вряд ли можно считать Есенина и его приятелей финансовыми гениями. Более подходящим будет определение «ловкачи». Используя преимущества своего положения и заводя личные отношения с нужными людьми, вожди имажинистов занимались частным предпринимательством, и на первых порах дела их шли весьма успешно по причине отсутствия конкуренции. Но новая экономическая политика, провозглашенная в марте 1921 года на Х съезде РКП(б), стимулировала частную инициативу, конкуренция обострялась, и с какого-то момента прибыли имажинистов начали уменьшаться. И уже в апреле 1924 года Галина Бениславская, которой будет посвящена следующая глава, напишет Есенину в Петербург: «“Стойло”, к моей неописуемой радости, закрыто». «Неописуемая радость» объясняется тем, что Бениславская хотела вырвать Есенина из привычного окружения, которое плохо на него влияло. Вдобавок декретом Совета народных комиссаров РСФСР от 6 июня 1922 года было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит), основной задачей которого стало «объединение всех видов цензуры печатных произведений». В частности, по постановлению Главлита в 1922 году был арестован тираж имажинистского альманаха «Мы Чем Каемся», название которого выглядело провокационным, поскольку сокращалось как МЧК (Московская чрезвычайная комиссия).
Но пока что дела имажинистов шли хорошо. Иной раз порядок среди желающих побывать на их выступлениях приходилось наводить с помощью конной милиции – это ли не слава, это ли не успех? Есенин был счастлив – его жизнь наконец-то «вошла в колею». В стане крестьянских поэтов он и надеяться не мог на ту славу, которую обрел среди имажинистов, да и «прибытки» теперь были совсем другими, и положение тоже… Жизнь – удалась!
Но у жизни есть одно коварное свойство. Одной рукой она тебе горсть золотых монет протягивает, а другую держит в кармане, сложив пальцы в кукиш. Разомлеешь-расслабишься, потянешься за золотом, а жизнь тебе кукиш под нос сует – получи и радуйся!
Художница Варвара Степанова, одна из шести «амазонок авангарда»[32], объясняла имажинизм просто: «Шершеневич захотел вылезти, набрал себе мальчуганов, чтобы не связываться с Маяковским, перед которым он, конечно, погибает». «Лошадизм московских имажинистов – слишком явно придавлен чугунной тенью Маяковского, – утверждал писатель Евгений Замятин. – Но как бы они ни старались дурно пахнуть и вопить – им не перепахнуть и не перевопить Маяковского. Имажинистская Америка, к сожалению, давненько открыта. И еще в эпоху Серафино один считавший себя величайшим поэт писал: “Если бы я не боялся смутить воздух вашей скромности золотым облаком почестей, я не мог бы удержаться от того, чтобы не убрать окна здания славы теми светлыми одеждами, которыми руки похвалы украшают спину имен, даруемых созданиям превосходным…” (из письма Пиетро Аретино к герцогине Урбинской). “Руки похвалы” и “спина имен” – это ли не имажинизм? Отличное и острое средство – image – стало целью, телега потащила коня». Что же касается взаимоотношений имажинистов с властями, то в частном порядке эти взаимоотношения были хорошими (например, имажинистам покровительствовал председатель Моссовета Лев Каменев), а в общем и целом советская власть относилась к имажинистам неодобрительно. Имажинисты стремились «отделить государство от искусства», что шло вразрез с установками большевиков, вдобавок по сути своей они были анархистами, не признававшими никакой власти. А как сказал писатель Сергей Довлатов, «Советская власть – обидчивая дама. Худо тому, кто ее оскорбляет. Но еще хуже тому, кто ее игнорирует».
Что же касается Маяковского с его «чугунной тенью», то Есенин «припечатает» Жирафа[33] в 1924 году в стихотворении «На Кавказе»:
Мне мил стихов российских жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
Но к тому времени от былой славы имажинистов, достигшей своего пика в 1922 году, уже мало что оставалось. К концу двадцатых годов «угаснет» и футуризм. Советское государство было однопартийным, и советское искусство очень скоро тоже стало «однопартийным» – в нем безраздельно и повсеместно господствовал социалистический реализм, главными принципами которого были народность, идейность и конкретность. Искусство, не наполненное правильным идеологическим содержанием, мыслилось как бесполезное, буржуазное или контрреволюционное и отрицалось. Попытки Есенина творить в этом жанре оказались неуспешными – он вроде бы и старался, но делал не так, как следовало…
В начале 1924 года поэт откликнулся на смерть Владимира Ленина стихотворением «Ленин», которое начиналось так:
Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода…
Суть марксизма как
