Жуков. Танец победителя - Сергей Егорович Михеенков
В одном из боёв наша бригада была потрёпана, антоновцы изрядно насыпали нам. Если бы у нас не было полусотни пулемётов, которыми мы прикрылись, нам бы вообще пришлось плохо. Но мы прикрылись ими, оправились и погнали антоновцев[19].
Незадолго до этого у меня появился исключительный конь. Я взял его в бою, застрелив хозяина. И вот, преследуя антоновцев со своим эскадроном, я увидел, что они повернули мне навстречу. Последовала соответствующая команда, мы рванулись вперёд, в атаку. Я не удержал коня. Он вынес меня шагов на сто вперёд всего эскадрона. Сначала всё шло хорошо, антоновцы стали отступать. Во время преследования я заметил, как мне показалось, кого-то из командиров, который по снежной тропке… уходил к опушке леса. Я за ним. Он от меня. Догоняю его, вижу, что правой рукой он нахлёстывает лошадь плёткой, а шашка у него в ножнах. Догнал его и, вместо того, чтобы стрелять, в горячке кинулся на него с шашкой. Он нахлёстывал плёткой лошадь то по правому, то по левому боку, и в тот момент, когда я замахнулся шашкой, плётка оказалась у него слева. Хлестнув, он бросил её и прямо с ходу, без размаха, вынес шашку из ножен, рубанул меня. Я не успел даже закрыться, у меня шашка была ещё занесена, а он уже рубанул, мгновенным, совершенно незаметным для меня движением вынес её из ножен и на этом же развороте ударил меня поперёк груди. На мне был крытый сукном полушубок, на груди ремень от шашки, ремень от пистолета, ремень от бинокля. Он пересёк все эти ремни, рассёк сукно на полушубке, полушубок и выбил меня этим ударом из седла. И не подоспей здесь мой политрук, который зарубил его шашкой, было бы мне плохо.
Потом, когда обыскивали мёртвого, посмотрели его документы, письмо, которое он не дописал какой-то Галине, увидели, что это такой же кавалерийский унтер-офицер, как и я, и тоже драгун, только громаднейшего роста. У меня потом ещё полмесяца болела грудь от его удара».
Любопытное наблюдение: посмотрите, насколько мемуары отличаются от интервью в минуты откровения. А если учесть, что и в интервью не вся правда и не всё – правда…
Однако за мужество, проявленное в том бою, Жуков получил свою первую советскую награду – орден Красного Знамени.
5
Жанр воспоминаний и размышлений, безусловно, хороший жанр. Особенно для полководца такого уровня и такой судьбы, как Жуков. Мемуары оставили многие военачальники сталинского призыва. Но редко кто писал сам. Не считая «доработчиков», над воспоминаниями трудились профессиональные писатели. И конечно же, качество таких книг напрямую зависело от уровня таланта писателя. Писатель определял стилистику и глубину повествования, при необходимости брал дополнительные интервью. Он же иллюстрировал живыми эпизодами известные исторические сюжеты, участниками которых был его интервьюер. Он вводил в текст те или иные необходимые документы. Эпизоды боёв, конечно же, оживляли текст, делали его более оригинальным и незабываемым. И если бы литературную обработку либо запись «Воспоминаний и размышлений» делал, к примеру, Симонов, то это была бы совершенно другая книга.
Но вернёмся к рассказу о зарубленном драгуне из банды Антонова. И похоже, и непохоже. Что касается «громаднейшего роста» зарубленного политруком, то сильный враг всегда кажется огромным. Колесников был приблизительно одного роста с Жуковым. В листовках, отпечатанных Тамбовской ЧК специально для красноармейцев с целью его опознания, говорилось буквально следующее: «…среднего роста, блондин, коренастый…» При других обстоятельствах примерно такую же ориентировку дали бы и на Жукова.
Хроника событий на Тамбовщине в той или иной мере подтверждает обе версии Жукова: «22 марта у села Талицкий Чамлык, что на стыке современных Воронежской, Липецкой и Тамбовской областей, произошёл упорный встречный бой семи полков 1-й повстанческой армии с 14-й отдельной кавбригадой под командованием А. Милонова», что «потери повстанцев в этом бою составили около трёхсот человек убитыми и ранеными».
Колесникова в бою конников 1-й повстанческой армии с кавалеристами 14-й отдельной бригады быть не могло. С другой стороны, на войне всякое случалось.
А погубила Колесникова женщина.
Говорят, чекисты внедрили в штаб калитвинского атамана свою сотрудницу – двадцатилетнюю Екатерину Вареникину. И была та Екатерина Вареникина такой красы и женской прелести, что глаз не отвести. Увидал её атаман, и кровь в нём закипела, да так, что ум помутился.
Вначале он приблизил её к себе, назначил на какую-то штабную должность, чтобы котловые получала и чтобы в случае надобности всегда была рядом. Штаб постоянно находился в расположении лучшего полка 2-й армии – Старокалитвинского, которым командовал брат Колесникова Григорий. При такой охране штабу и командующему, казалось, ничто не угрожает.
Но вскоре дела у повстанцев пошли хуже худого. А весной 1921 года случилось катастрофа: был почти целиком уничтожен Старокалитвинский полк, «по непонятным причинам вышедший на линию артиллерийского и пулемётного огня красных». В бою погиб комполка Григорий Колесников. Есть версия, что операция была разработана и проведена совместными силами армии и ЧК. В руки чекистов попала вся канцелярия 2-й армии повстанцев: списки личного состава полков, переписка с Антоновым, копии приказов, словом, весь архив.
Колесникова стали обкладывать, как волка. Звериное чутьё и сверхосторожность, которые не единожды спасали ему жизнь, оказались слабее женских чар и женского коварства.
Колесников был убит во время короткой схватки близ села Дерезоватское. По сведениям тамбовских краеведов, произошло это 28 апреля 1921 года. Его товарищи долго потом искали могилу своего атамана. Опрашивали местных, пытали пленных красноармейцев, прокалывали землю штыками. Но так и не нашли. Это обстоятельство породило легенду о том, что атаман не погиб. Действительно, часть его людей в ходе боя прорвалась через кольцо чоновцев и красноармейцев и ушла к Харькову, там соединилась с вольными войсками батьки Махно. Мелкие отряды и группы какое-то время кружили по Тамбовщине и воронежским краям, пока Советская власть не объявила амнистию. Ни среди махновцев, ни среди убитых и взятых в плен после ликвидации восстания, ни среди добровольно сложивших оружие под амнистию Колесникова не оказалось.
Многие мужики и казаки вернулись в свои деревни и на хутора. Сдали оружие и принялись отстраивать пожжённые тухачевцами дома и овины. О том, что потеряли, когда, как им казалось, была возможность приобрести, старались не думать. Но порой, под дружескую чарку, когда не оказывалось рядом посторонних ушей, вспоминали батьку атамана Колесникова и
