Мороз.К.О. - мэр Елкино - Лина Коваль
Я и криминал…
М-да…
— Начнем? — кивает Влад.
Именно он сообщил мне этот адрес. Оказывается, отец Ники следит за своим здоровьем, поэтому каждое пятнадцатое число месяца проходит обследование в клинике напротив. После чего всегда заезжает сюда.
Иду к ресторану. Справа от меня шагает Отец, слева — Серега-Азиат.
Охранник у двери, судя по тому, как грозно на нас пялится одним рабочим глазом, не местный. Кто-то из братков Коновалова. Второй глаз благопристойно прикрыт черной повязкой.
— Здорова, дружище, — по-простецки говорит ему Отец, подкуривая.
— Че надо?
— Классные джинсики.
— Че ты сказал? — вызверяется.
— «Варенки» говорю опять в моде.
Влад еле заметно кивает, чтобы я проходил и выпускает изо рта сизый дым. Одноглазый делает шаг в сторону и преграждает мне путь.
Тут же отвлекается.
— Ки-я-я, — слышится крик сзади.
— Эй, а ты еще кто такой? — обращается к Азиату, размахивающему нунчаками.
— Это, кстати, мой друг, — Влад тушит сигарету в мусорное ведро. — Не советую с ним сегодня разговаривать, он со справкой.
— Типа припадочный, что ли? — ржет. — А-а-а, — тут же ревет от боли.
— Из МФЦ, — отвечает Серега, убирая нунчаки и смачно сплевывая на асфальт. — Три часа с талоном просидел. Суки.
— Вы кто такие?.. Че за беспредел?..
— Ушибся? — Влад открывает дверь. — А я предупреждал. Не болей.
Игнорируя гардероб, направляемся в основной зал. Официанты округляют глаза, один из них бежит к нам.
— Тут у вас дяденька кушает, — Влад озирается. — Нам бы поговорить.
— Молодые люди, нам проблемы нужны.
— Значит мы на одной волне. Где?
Парень кивает в сторону чел-аутов.
— Будьте добры, проводите, — прошу.
— Хо-хорошо.
Пока направляюсь к заветной двери, скидываю куртку и вручаю ее официанту.
— Добрый день, Венцеслав Алексеевич, — вхожу в залитую ярким солнечным светом комнату.
Коновал медленно поднимает глаза от тарелки и, не меняясь в лице, кивает мне на стул. Пристально смотрит, а затем отбрасывает серебряные столовые приборы.
— Кретины! Как с ними работать? Ничего нормально сделать не могут.
— Вы об охране?
— Чего пожаловал?
— Поговорить хочу. О дочери вашей, — складываю руки на столе.
На языке дипломатии — это полная готовность к миру и демилитаризации.
Коновал снова берется за приборы и приступает к еде. При этом кивает еще одному официанту, все это время наблюдающему за нами. Тот поспешно хватает тарелку со стола, приставленного к стене, и накрывает мне.
— Спасибо, я не буду ничего.
— Я сюда ради перепела приезжаю. Уж больно хорош...
Охренеть, перепел, блд!..
— Венцеслав Алексеевич, наше знакомство как-то сразу не заладилось.
— Вы за ваш перфоманс на охоте извиниться приехали? — флегматично спрашивает.
Я как дебил на него пялюсь. Золотые часы, печатка, аккуратная цепь на шее. Дорогой, явно сшитый по заказу костюм.
Извиниться, на хрен?
Я?
Перед ним?
За то, что меня в Елкино сослали?
— Извиниться, — вздыхаю так, будто вспарываю воздух ковшом экскаватора. — Можно и извиниться.
— Похвально. А трудитесь все там же?
— А вы не знаете? — злюсь и снова превращаюсь в экскаватор. — Там же!.. В Елкино.
— Прекрасно.
— По поводу Ники… У нас с ней все серьезно.
— Что? И замуж за тебя пойдет?
— Замуж…
— Пойдет?
— Хм…
— Ну?
— Пойдет! — киваю.
— О, как. Интересно.
— Просто... позже.
Он разочарованно ухмыляется.
— Позже любой дурак сможет, — снова отвлекается на тарелку, будто теперь потерял ко мне интерес.
— Ника еще молодая. Я, в целом, понимаю ее страхи, хочется пожить свободной жизнью, учиться. Девочка ведь. Цветы, конфеты, театр...
— Театр? В Елкино-то? — кривится.
— Ладно, с театром переусердствовал. Согласен.
Коновал вытирает рот белоснежной, накрахмаленной салфеткой и бросает ее в тарелку.
— Унеси.
Официант подрывается.
— Ты ко мне сам пришел, — говорит мне, смочив горло вином. — Да и вижу, мои ребята были с тобой невежливы. Вон какой у тебя пряник расписной.
Сломанный нос предательски тянет.
— Я ведь Нике зла не желаю. Я отец. Она вот тоже все окна исслюнявила, пока тебя ждала. Но у меня есть, так скажем, некоторые проблемы со здоровьем. Необратимые проблемы.
— Сожалею...
— А ты не сожалей, Константин. Ты послушай. Всему вас учить надо. Человек я не последний. Четверть века бандитские рожи штопал, да пули из брюшины извлекал. А преемственность — это святое. Новых людей никто не ищет, коли их можно старыми кадрами заменить. Я давно веду обычную мирскую жизнь, Костенька, — признается любитель перепелов. — А вот когда меня не станет… Как ты думаешь, куда все эти рожи почапают?
— К Нике, — мрачно отвечаю.
— В-о-от… — выставляет указательный палец и цыкает. — Ты думаешь, я не знаю, что сынок Гордеева дегенерат, каких еще поискать? Знаю, конечно. Но в дом к другу моему Гордею эти черти точно не сунутся. Побоятся.
— Ко мне в дом они тоже не сунутся, — твердо произношу.
— Ты сначала Нику туда... засунь…
— М-да, — сникаю.
— Вот и я о чем.
Барабаню пальцами по столу, крепко раздумывая.
— Дайте мне время, — предлагаю спустя минуту. — Год.
— А вот хрен в стакан. Нет у меня года, — хрипло откашливается. — Мне надо дочь пристроить. Она — единственное, что у меня осталось. Миллионы эти, антиквариат — все ей одной достанется. Другая бы в Куршавеле зависала, как у Гордеева старшая, а моя вот к тетке съехала. Просто не повезло.
— Еще как повезло, — тут же не соглашаюсь. — Ника замечательная девушка. Лучшая.
Он разводит руки в стороны. Мол, что есть, то есть.
— Хорошо. Дайте мне полгода, — тут же поднимаюсь.
— Лады.
— Полгода. И мы поженимся!..
Лицо Коновала становится серьезным.
— Или Ника возвращается в Москву и выходит замуж за Гордеева.
— По рукам, — тяну ладонь.
Ника-Ника-Костяника. Ну, держись. Залюблю.
— Да, я попрошу тебя ничего не сообщать дочери. Иначе она выскочит за тебя из вредности.
— Из вредности мне самому не надо, — соглашаюсь. — За это можете не переживать.
— И никакого секса!..
