Мороз.К.О. - мэр Елкино - Лина Коваль
Жду не дождусь, когда разложу стройное тело прямо на этом диване и буду мощно трахать, ухватившись за платье, как за поручень. У меня же, по ее мнению, «возраст». Мне так положено.
Это все в голове перемалываю.
Нике ни слова.
Я ведь джентльмен. Перед тем как удовлетворить собственные фантазии, надо успокоить девичьи страхи. Иначе будет не секс, а ежемесячный прием у губернатора по общим вопросам. Бесполезно, короче. Только бензин туда-сюда прокатаешь.
— Хватит дрожать, Ника. — Обхватываю предплечья.
Соски задорно приподнимаются. Ждут ласки.
— Костя… Нам нужно придумать, что мы будем делать дальше…
— Утро вечера мудренее. — Голова не варит.
— Сейчас два часа дня…
Ника изгибает густые, красиво причесанные брови.
— Времени — вагон, — стараюсь незаметно облизываться.
Не сдерживаюсь. Тянусь.
Разместив ладони чуть ниже подмышек, оглаживаю большими пальцами восхитительно розовые ареолы. Оргазм глаз, не иначе.
— Костя, блин, — смеется, постанывая.
Понимает наконец: я вообще полный ноль сейчас. Надо потрахаться — а потом антикризисные планы строить.
— Обними меня, Скальпель. Да понежнее, — охрипшим голосом прошу.
— Еще пожелания будут?
Злится? Или нет? Хрен знает. Мы еще не сонастроились.
— И перестань дрожать. Я никого не боюсь! Сказал же. И ты не бойся.
— Прямо никого?
— Кроме министерской проверки. Но сейчас она вроде как не предвидится.
— А как поживает твоя соседка? — девица отталкивается от моих плеч и прищуривается хитро.
Вот теперь точно злится!
Сонастроились, блядь.
— Нина? — изображаю крайнюю степень удивления. — Она как раз вчера заходила. Кажется, вечером. Да, точно.
Напрягается.
— Зачем?
— Так. По-добрососедски… — улыбаюсь, как идиот.
Тридцатилетний «плюс» идиот. С барсеткой, ужасным самомнением и проблемами с криминальным авторитетом. Тройное комбо.
Мое лицо грубовато сжимают женские теплые ладони, а соблазнительные губы опасно приближаются.
— Если я узнаю, что у вас с ней что-то было… Я…
— Знаю-знаю. «Распишешь меня ножичком за проступок непростительный»…
Смеется весело.
Правда, в какой-то момент заразительный смех переходит в блестящие слезы. Истерика начинается.
— Костя…
— Ты чего… — пугаюсь.
Глажу по голове.
— Я… скучала, — всхлипывает, доверчиво прижимаясь к моей шее. Хрупкая, как статуэточка. — Скучала по тебе. Думала, ты меня забыл. Навсегда, понимаешь?
Эта полуголая девица с ума меня сведет. Член каменеет от спермотоксикоза, а сердце стягивает металлическим обручем от хлынувших в него чувств.
Настоящих и мужских.
Хочется укрыть ее… вообще от всего. Быть для нее самым-самым.
— Ну ты чего, маленькая моя?
Решаю убить — читай «удовлетворить» — двух зайцев и опрокидываю Несолнцеву на диван. Как удачно вспомнил про эту квартиру!.. Коновалов нас здесь не найдет. Да и я сам его поищу.
Завтра.
Все завтра.
— Я тоже скучал, — нападаю на ее влажный рот.
Поцелуи яркие, томные, с привкусом соленых слез моей дурочки. Она явно не в себе — мыться не отправляет, про презервативы ни слова. А я и рад без импортозамещения с ней. Наживую.
Рву тонкие трусы над чулками. Все равно у нас их вагон, чего церемониться.
— Да-а, — выдыхает Скальпель, когда мой член толкается в нее. — Ко… тя, хорошо, — выгибается.
— Сейчас будет еще лучше, — хватаюсь за «поручень».
Дальше все как в мечтах, только острее и круче. Мой пах бьется о мягкие половые губы, ствол туго скользит внутри, Ника извивается и шепчет что-то нечленораздельное.
Понимая, что больше не смогу сдерживаться, опускаю два пальца на разбухшие, увлажненные лепестки и помогаю себе удовлетворить свою роковуху.
Она кончает долго и восхитительно громко. Я — как по команде! — тоже. Делать это сегодня особенно приятно. Правда, быстро нахожу совесть и извлекаю член наружу, орошая живительным семенем бедра Несолнцевой-Коноваловой.
Потом тащу ее в спальню и укладываю на кровать. Лениво поигрываю сосками.
— Кос-с-тя, — шипит змеей, прикрывая затуманенные от удовольствия глаза.
— Ну... что?
— Папа тебя убьет...
— Предельно жаль, — философски изрекаю, вытягивая ноги.
В паху — охуенно.
Помирать не жалко.
— Блин! — со смешком восклицает. Веселая такая. — Я поняла, почему ты, кроме секса, ни о чем думать не можешь!..
— Колись.
— Перед смертью у всех живых организмов обостряется инстинкт размножения.
Ржу в потолок и прячу тонкие плечи и себя заодно под легким покрывалом.
— Инстинкт размножения и привел меня к смерти... Спи скорей, даю тебе час. И на второй круг!.. Не отлынивай.
Глава 36. М-да...Дела!
Константин
Следующее прямое включение происходит вечером, потому что даже не заметил, как, облизываясь в тишине спальни на прикрытые веки с густыми, красиво загнутыми ресницами, на сопящий маленький носик и на приоткрытые, чуть припухшие губы, сам, черт возьми, вырубился.
Секс-машина из меня, прямо скажем, невпечатляющая.
Растерев лицо, прихожу в себя.
В комнате приятный полумрак, и лично мне пахнет сладкими мандаринами. Память невольно выдает все, что случилось с самого утра. Приезд в Москву, знакомство с Владом Отцом, загородное поместье Коновалова, потом встреча с Никой и секс. Ее трогательные признания, что скучала.
Не скажу, что по жизни я сухарь, хотя работа накладывает отпечаток. Когда жалоб много и ты вполне себе понимаешь, что помочь каждому невозможно, приходится абстрагироваться. Не бывает перманентно довольных людей.
«Починил дороги? А почему детских садов мало?..»
«Построил детский сад? Все, конечно, прекрасно, но почему тарифы за свет так выросли?..»
«И вообще, где, мать вашу, нормальные маршрутки с автобусами?!»
Пиздец со всех сторон или круговорот недовольных людей, к возмущениям и чувствам которых ты постепенно начинаешь относиться как к чему-то неизбежному. Выстраиваешь монолитную стену из здорового похуизма и хмурой улыбки.
«Все сделаем».
«Все починим».
«Все построим».
«Я вас услышал».
А Ника Несолнцева своими слезливыми «скучала-по-тебе, думала-ты-меня-навсегда-забыл», произнесенными со всхлипами, подобно молоту пробивает крепкую наковальню у меня в груди, а там…
А там, блядь, мясо. Самое настоящее живое мясо, которое трогает двадцатиоднолетняя девчонка, ворвавшаяся в мою жизнь чуть больше недели назад.
И по хрену на все.
На прошлое и на прошлых.
Все напряжение предыдущих дней сходит на нет. Вот она. Здесь Скальпель. Только дотронься, будет снова шипеть, изворачиваться, потом стонать и всхлипывать. Вспарывать нутро своими острыми зубками.
Потянувшись, накрываю мягкое полушарие рукой для приветственного грудепожатия.
М-м-м. КАЙФ.
— Костя, —
