Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
Отчасти она права. Поведение Шади, говоря языком психоанализа, регрессивно: соответствует периоду жизни, который у мальчика уже позади. Но такое нередко встречается в кризисных ситуациях, а также при интенсивной терапии. Шади ищет опоры, «становится малышом», цепляется за Алию, чувствует себя в безопасности только тогда, когда она физически рядом.
— Возможно, ему придется немного побыть малышом. А вам — мамой, которая его держит на ручках, — говорю я, а сама беспокоюсь, как бы терапия не разрушила все, особенно доверие Алии.
Сессии следующих недель оказываются трудными как для Шади и Алии, так и для меня. Мальчик постепенно материализует свои ужасы, печаль и боль. Он делает это по-детски, языком игры и действий.
Через несколько сеансов он разнес мой кабинет, разбросал игрушки повсюду. Шади воссоздавал сцены сражений с разными персонажами: вертолеты, бросающие бомбы; люди, стреляющие друг в друга; автомобили, сталкивающиеся после диких гонок. Он рисует дома, пораженные бомбами, частично целые, частично разрушенные; фигуры с опасно острыми ножами и острыми зубами; отдельные части тел. Иногда весь лист окрашен в яркие цвета — так мальчик изображает всепоглощающее пламя. Снова и снова кровоточащие глаза. Черный и красный доминируют в картинах Шади. Но самое угнетающее и пугающее в них — поразительная реалистичность. Они напоминают развалины сирийских городов и ужас, который там творится. Даже если сам Шади не видел каждой детали своими глазами, этот пейзаж разрушения стал частью его внутреннего мира, составленного из его переживаний и того, что он слышал или видел в СМИ и переработал своей детской фантазией. Как будто что-то становится очевидно только сейчас: в нем есть часть, которая разрушена, горит, где падают бомбы и теряются близкие, идет война. Здесь, в моем кабинете, проявляются следы его травмы. Но при этом Шади сумел сформулировать свой внутренний мир через образ. Его рисунки, несмотря на жестокость, — попытка осмыслить случившееся и сообщить мне об этом.
Иногда я борюсь со слезами. И не всегда мне удается оставить дела на работе, вечерами дома я думаю о Шади. Ужас, который выплескивает на бумагу мальчик, проникает в меня, но не как страх, паника, а как невыразимая боль. Могу ли я чувствовать ее, не стесняться ее? Мне кажется, это не противоречит моему профессионализму.
Травма — это не просто плохой опыт. На психическом уровне это всегда эмоциональная перегрузка: тяжелое событие нарушает структуру психики, образует дыру в душе. Происходит что-то непонятное, непостижимое.
Это безымянный ужас, который отныне живет в тебе. Психика пытается уловить его, закрыть дыру, понять, что произошло, чаще всего проигрывая тревожные сцены снова и снова. Внутренний взор не в состоянии оторваться от них, а иногда дело осложняется тем, что пострадавшие, как будто вынужденно, вновь ищут травмирующую ситуацию. Требуется немало времени, прежде чем ужас обретет свою языковую форму.
Я стараюсь назвать происходящее, прежде всего чувства, которые царят в кабинете: «Там такой большой страх» или «Здесь столько злости». Я снова и снова, поддерживая игру, пытаюсь найти другую развязку для сцен, которые рисует и разыгрывает Шади, предлагаю альтернативный исход истории, благоприятный или спасительный для персонажей, но он не соглашается. Как будто в игру нужно играть именно так, а не иначе. Так продолжается несколько недель.
В центре игры Шади снова Айрон Мэн, которого он приносит на каждый сеанс. Мальчик подвергает человечка обстрелу из пушек, огнеметов и другим атакам, делает так, что тот попадает в засаду, устроенную Веномом. Но все это больше не проходит бесследно для Айрон Мэна. То он ранен, то атакующие находят брешь в его доспехах, Шади имитирует его крики. Другие персонажи пытаются спасти Айрон Мэна, но им это не удается. Железный Человек сражается, сопротивляется, но остается в руках врагов.
Все персонажи и люди на картинах Шади оказываются в ловушке, во власти сверхмощной злой силы, которая обрушивается на них, от которой они не могут защититься и которую символизирует, судя по всему, Веном. Даже Железный Человек недостаточно силен, чтобы противостоять такому насилию. С насилием столкнулся сам Шади: война, «они», агрессоры, неизвестные безымянные существа, которые могут отнять у него всё — друзей, язык, родину; события, которые настолько ужасны, что маме приходится быстро перещелкивать каналы телевизора, лишь бы не прозвучало слово «Сирия». Они сокрушают и вырывают из жизни даже того человека, которого Шади считал непобедимым, на которого равнялся, рядом с которым чувствовал себя в безопасности: его отца.
Опыт немыслимого насилия, способного разрушить кажущиеся незыблемыми устои жизни и сломить защитную силу родителей, Иешуа Дурбан описывает в своих работах как одно из центральных психологических последствий потери родины из-за войны и изгнания. Чем больше власть насилия над жизнью, тем меньше возможностей у ребенка, так что в конце концов он должен отождествлять себя с ним и подчиняться его принципам. Хотя для игр Шади было характерно насилие и он даже с некоторым удовольствием принимал роль преступника, не думаю, что он глубоко усвоил этот принцип. Его ярость и разрушение, как мне кажется, служат в первую очередь другой психической функции: защищают его от глубокой скорби. В психоанализе для этого явления существует термин вооруженное горе: это попытка противостоять потерям и боли, взявшись за оружие, стать агрессором. Это можно сделать, будучи на службе у добра, как в случае с Бэтменом и многими другими героями комиксов, которые пытаются залечить личную травму, преследуя зло. И наоборот: встав на сторону зла, причинять боль, как Джокер. Но обе стороны в итоге гонятся за призраком своей неразрешенной истории, остаются в ловушке, в кругу насилия.
В играх Шади признаком вооруженного горя была попытка справиться с травмой за счет роли атакующего. Мальчик становился захватчиком, причинял своему Айрон Мэну всю ту боль, которую испытывал сам. Как будто этим присвоением власти Шади смог бы преодолеть свое бессилие.
Я стараюсь осторожно обратиться и к другой стороне.
— Айрон Мэн больше не непобедим. Он ранен и ему нужна помощь, — говорю я.
— Никто не может помочь Айрон Мэну! — парирует Шади.
— Может, ему нужен тот, кто не оставит его одного.
Данный этап терапии занимает много времени, гнев Шади
