Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
— Поскольку вы чувствуете, что у вас все хорошо, вы в безопасности, но как насчет других?
Думаю, Алия не может быть в порядке, потому что на психологическом уровне это означало бы, что она предала других. Не только свою семью, но и вообще людей, которые не смогли спастись. Им не хватило билета в Европу, или они похоронены в Сирии под обломками разрушенных городов, или утонули в море, над которым пролетал самолет Алии. Не должен ли каждый человек, избежавший подобного ада, нести бремя вины, будучи незримо связанным с судьбами всех соседей, которым повезло меньше? Но Алия тоже потеряла Фариса. Иногда она говорит об утрате мужа как о жертве, которую семья должна была принести, как будто хочет уравновесить свою вину: «И со мной случилось несчастье». И она кладет на чашу весов собственные усилия и трудности детей, внутри нее гремит твердый голос, который неумолимо гонит, словно этим можно заглушить вину.
Я чуть было не парирую: ее вина в том, что она еще жива, что ей больше не нужно бояться войны, но Фариса больше нет в живых, а другие должны и дальше бояться. В психоанализе этот комплекс вины называется долгом выжившего. Фарис из ее сна — отражение всех, кого она оставила на родине и кто напоминает ей о ее вине.
Но чувства Алии, по моей оценке, тоже несут на себе следы неотработанного горя. Разве чувство вины — не повод для нее сохранять Фариса живым в своем сердце, не отпускать его? Он каждый день повсюду сопровождает Алию бестелесным духом, демоном нечистой совести. Фарис в одежде в день смерти, с укоризненным взглядом: если он сидит на кровати Алии в Германии, то она забрала его с собой, и свидетельство тому — ее сон.
Любой процесс горевания требует того, что в психоанализе называют второй смертью. После реальной потери родственника нужно отпустить его еще и психологически. Для этого предусмотрен специальный обряд — похороны, на которых, что примечательно, Алия не смогла присутствовать. Траур длится определенное время, но порой никогда не завершается. Часть психики остается с утраченным человеком, не находит пути обратно в жизнь. Продолжать жить, радоваться — это своего рода акт агрессии по отношению к умершему: «Если у меня все хорошо, значит, я тебя совсем забыл».
Говорить на такие темы для Алии эмоционально тяжело, ведь до сих пор эти мысли были секретом, и уже то, что она высказалась, принесло ей облегчение. Алия горячо соглашается со мной, когда я говорю:
— Вы чувствуете вину всего лишь за то, что хотите жить, иметь будущее. Но разве Фарис желал бы, чтобы вы чувствовали себя плохо?
— Нет, конечно нет.
— Что бы он сказал, если бы увидел, как вы живете здесь, в Германии?
— Надеюсь, он бы гордился мной. Может быть, даже сказал бы: «Хаяти[7], ты слишком много думаешь, все беды только в твоей голове! Я хочу, чтобы ты снова смеялась!»
Алия говорит, что ни разу по-настоящему не смеялась с тех пор, как оказалась в Германии. Раньше она много хохотала, была общительным человеком. Теперь такого не бывает. С трудом представляю себе Алию смеющейся. Ее серьезный взгляд встречается с моим.
— Возможно, Фарис хотел сказать вам во сне: «Отпусти меня. Иначе ты не сможешь стать свободной».
— Я пытаюсь отпустить! Больше не думать о том, что было раньше! — говорит Алия.
Самое сложное в процессе горевания в том, что вы не можете оставить ушедшее позади, отвернуться от него, не попрощавшись. Нужно еще раз повернуться, чтобы уйти. Как Орфей в знаменитом греческом мифе, который, пытаясь освободить свою возлюбленную Эвридику из царства мертвых, оборачивается, чтобы убедиться, что она следует за ним, и именно поэтому теряет ее навсегда. Психоаналитик Эберхард Хаас трогательно описал психологию процесса скорби: на первый взгляд неверный поступок Орфея ставит точку в его горевании. Обернуться — признать умершего частью безвозвратного прошлого. Я думаю, что Алия еще не прошла весь путь горевания до конца, поэтому до сих пор, стиснув зубы, смотрит вперед. Но мне кажется, лужи Шади всколыхнули и море Алии. Для Алии горевание сына — повод соприкоснуться с собственным эмоциональным миром. Она теперь разрешает ему спать с ней, когда его терзают кошмары. Похоже, это придает ему чувство безопасности, в следующие вечера его легче уложить и он спокойно спит. Она также заметила, что получает удовольствие от проведенных вместе ночей и даже испытала тоскливое чувство, когда Шади стал проситься к ней в постель все реже, а потом и вовсе перестал приходить. В общем, многие симптомы Шади ушли, при этом повлияв на состояние Алии.
Однажды, под конец второго года терапии, Алия говорит, что купила одну книгу. Она детская, но особенная. Приближалась годовщина смерти Фариса. В декабре. Она думала, чем заняться в этот день. Первое, что пришло в голову, — никому не говорить об этом, сделать вид, что ничего необычного в этот день не случилось. Но потом ей подумалось, что дети могут смотреть на все иначе.
— Я чувствовала, что должна обсудить это с детьми, но не знала как.
Коллега, с которой она время от времени делилась своими переживаниями, порекомендовала ей книгу «Ты вернешься, папа?». Она для детей, в ней рассказывается о том, как ребенок оплакивает своего покойного отца и все-таки может снова радоваться. Книга долго висела в ее списке желаний, сначала Алия сама прочитала ее целиком, а потом уже заказала.
Книгу доставили как раз ко дню смерти Фариса. В душе Алия спорит сама с собой, стоит ли прочесть книгу с детьми. Она принесла ее на нашу встречу, но не решается достать из сумки, опасаясь, что ее захлестнут эмоции и она расплачется. Целый час мы обсуждаем с ней, что может произойти при совместном чтении: в худшем случае все будут плакать. Я предлагаю Алие просто спросить у детей, хотят ли они ее читать.
Собравшись с духом, Алия решается прочесть книгу с детьми. Первой заплакала Самира, потом и Алия не сдержала слез. Аниса и Шади же с интересом слушали рассказ, но выглядели задумчивыми.
Когда Алия рассказала мне об этом на следующем сеансе, она почувствовала облегчение. Она пошла на большой риск — и выжила.
— Я
