Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
Алия рассказывает, что по утрам Шади с боем собирается в детский сад, не хочет туда идти, а желает остаться с Алией. Женщина расстроена и измучена.
И ко мне Шади все чаще проявляет тревожную привязанность. В начале или в конце сеанса он иногда ведет себя странно. Если Шади рад меня видеть, он бросается на пол в молитвенной позе, кланяется, потом встает как ни в чем не бывало. Перед тем как уйти, он правой рукой берет мою левую и сильно ее трясет. Другой раз он гримасничает, так что его лицо напоминает плачущего младенца, а в следующий момент исчезает за дверью с «Ладно, пока!» и даже не взглянув в мою сторону.
Мои отпуска заставляют Шади вытворять странности.
— Ты вернешься? — неуверенно спрашивает он, когда я сообщаю, что в терапии будет небольшой перерыв. Я использую оставшиеся сеансы, чтобы проработать с ним его страхи, но Шади отказывается наотрез. Позже Алия рассказала, что, пока я была в отпуске, Шади постоянно расспрашивал обо мне, всегда с оттенком тревожной убежденности, что я пропала и ему больше никогда не позволят прийти ко мне.
Он придумывает драматические истории: будто меня похитили или я погибла в авиакатастрофе, я забочусь о других детях сейчас очень далеко, в Нью-Йорке. Затем он придумал, что я — Человек-паук, который скачет по городу, спасает детей, а рядом со мной Айрон Мэн — его любимый супергерой.
Шади часто преследуют страхи. Если раньше это был только бесформенный ночной кошмар, pavor nocturnus, теперь мальчик помнит свои сны: парящие глаза, в которые стреляют; небо, которое падает, как потолок дома; тени, которые преследуют его, чтобы превратить и его в тень.
Алия рассказывает, что у Шади вдруг появился страх темноты: мальчик теперь требует, чтобы всегда был включен свет. Он боится засыпать, опасается кошмаров и того, что с ним «что-то может случиться ночью». Что именно, неизвестно. Лишь однажды он рассказывает Алие о Веноме — антигерое из историй о Человеке-пауке, — который появляется из шкафа в его комнате и стоит у кровати. Снова и снова по ночам он приходит к Алие в постель, ищет утешения и успокоения. Алия ругает мальчика, отправляет обратно в свою кровать: «Он уже большой. Пусть спит один».
Начался новый год, второй год терапии, но новая симптоматика не исчезает, даже усиливается. Алия все больше беспокоится, в ее голосе появляются скептические нотки по поводу лечения Шади: «Доктор, вы должны были помочь сыну. Но теперь только хуже! Что с ним? Он ведет себя, как ребенок, рассказывающий сумасшедшие истории». Но Алия не только обеспокоена и раздражена. Ей стыдно за него, особенно когда он ведет себя странно на публике, например в детском саду. Ее дядя тоже критикует ее за решение отправить Шади к психотерапевту, он давит и советует ей не выносить сор из избы: психологам нельзя доверять, он говорил ей это с самого начала. Тетя же по-прежнему поддерживает Алию: «Не обращай внимания, он не знает, о чем говорит. Дай Шади время, не будь такой придирчивой, покажи ему, что любишь его». Но Алия продолжает относиться к мальчику строго. Уставшая и измученная каждодневной суетой, она крепится. «Отец Шади не допустил бы такого поведения», — считает она.
Меня не удивляет поведение Шади, даже меньше беспокоит, чем острота страхов, которые я вижу в нем на сеансах. До сих пор он держался за Айрон Мэна, защищая себя от давления новой жизненной ситуации и от собственных болезненных и запутанных чувств. Терапия помогла ему сбросить броню. Это оказалось возможным благодаря тому, что Алия тоже стала отчасти доступнее, даже если пока не может отказаться от собственной брони непреклонности. Возможно, многое из того, что до сих пор скрывал в себе Шади, хаотично и беспорядочно ломается: аффекты, обрывки воспоминаний, фантазии, которые сам мальчик еще не может понять, выразить словами, но все же допускает. Другими словами, мне кажется, что сновидение — неразрывно связанные между собой образы. Теперь страхи преображаются во внутренние образы, вместо того чтобы, как раньше, только пугать сном без сновидений, что с точки зрения психоанализа всегда оказывается важным признаком психической обработки.
В основе этой динамики, на мой взгляд, лежит страх разлуки. Я считаю, он возникает из-за того, что Шади снова включается в эмоциональные связи, начинает доверять людям. Находясь в броне, он был один, без нее же зависим от других. А это значит риск потерять другого. Шади реагирует на этот страх тем, что становится ласковым, не отходит от Алии, беспокоится обо мне, не хочет меня терять. Как будто в нем что-то вышло из оцепенения, как будто только теперь он осознал, что не хочет терять людей, которых так любит. Только не сейчас.
Я пытаюсь объяснить Алие свою точку зрения на происходящее. Ее успокаивает, что я считаю поведение Шади нормальным. Но в то же время ей трудно по-настоящему открыться тому, что навлекает на нее Шади. Она закрывается от него, отвергает, объявляя поведение мальчика безумным. Я чувствую, что Алия испытывает все большее внутреннее давление, поскольку «безумный страх» Шади и его «безумное горе» резонируют в ней, пробуждая чувства, которые она подавила. В ней тоже есть что-то непроработанное, хаотичное, и это ее очень пугает.
Какова моя роль в этом треугольнике? Не думаю, что на данном этапе терапии речь шла об активном решении проблем, скорее о том, что мы «поставили их на паузу». Мать и сын должны пройти через общий кризис, и я стану их опорой. Снятие брони, которой Шади до сих пор защищал свой эмоциональный мир (и эмоциональный мир матери), высвободило панический страх. Это особенно беспокоило Алию: она боялась, что Шади действительно может сойти с ума, если мы продолжим терапию.
Что значит быть эмоциональной опорой для кого-то? Я не должна ни замыкаться в своих страхах, ни цепляться за свою терапевтическую программу с псевдонеуязвимостью, ни слишком увлекаться страхами пациентов. При этом человек чувствует себя понятым, готов делиться своими страхами, а не подавлять их. Это, пожалуй, самая важная задача в психоанализе, тем более при лечении детей.
— Вы так боитесь, что что-то выйдет из-под контроля, — через час сессии пытаюсь обозначить я то, что происходит с Алией.
Женщина и правда на взводе, цепляется даже за меня и мою оценку положения дел, снова и снова описывает тревожное поведение Шади, надеясь, что я смогу успокоить ее страхи, объявив его нормальным. Я все больше вхожу в роль успокаивающего родителя, который очень старается сказать что-то полезное, но в то же время не может реально унять страх ребенка. Под конец
