Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
Прошло более трех месяцев терапии. Шади все еще не разговаривает со мной, но он настолько привык к терапии, что уже не так пассивен. Через какое-то время он осмелился отложить в сторону свою куклу, которую приносил на каждую нашу встречу. Он уже перемещается по кабинету, а не сидит постоянно на одном месте. Он сам берет мои игрушки, чтобы поиграть, но всегда в одиночку, молча. Меня он почти не вовлекает в свою игру, но и не рассматривает меня как помеху. Наоборот, я чувствую, что на самом деле его очень даже устраивает мое присутствие рядом. Часто мне кажется, что он как будто ждет, когда я вставлю свое слово. Никогда нельзя быть уверенной, правильно ли я понимаю и формулирую то, что его беспокоит. Иногда мне кажется, что Шади совсем не семилетний ребенок, а младенец и я мать, которая полагается на свою интуицию, пытаясь угадать, что происходит с ребенком. В психоанализе также говорят о способности вживаться в другого человека, чувствовать и фантазировать от его имени, о некой молчаливой связи. И тот факт, что я могу фантазировать на наших сеансах, что мне в голову приходят какие-то идеи, я не сижу в растерянности, для меня свидетельство того, что ворота во внутренний мир Шади не совсем закрыты, даже если у него нет слов, чтобы описать, что там происходит.
Иногда Шади кажется мне ребенком постарше, который уже хорошо понимает, о чем думает и что за чувства владеют им, но хочет, чтобы я догадалась сама, а потом, когда я формулирую его скрытые переживания правильными словами, Шади испытывает удовлетворение и чувствует себя понятым. Спустя некоторое время это превращается в игру. Шади берет куклу и держит ее передо мной, пока я пытаюсь разгадать, что с ней происходит.
— Устал ли я сегодня? Сегодня я действительно хочу поиграть!
Шади молчит, но выглядит довольным всякий раз, когда я предлагаю ту или иную идею: так он как будто убеждается в том, что не безразличен мне. Иногда качает головой, указывает на что-то, кивает, показывает жестами, — а как же слова?
На одном из сеансов Шади берет куклу и кладет ее на пол. Ею ни он, ни я до сих пор не пользовались. У нее большой, широкий рот, ее одевают на руку, и тогда ей можно открывать и закрывать рот. Она напоминает разбойника, с усами, в лоскутной одежде. Шади достает платок, который повесил на стул в начале сеанса, и кладет кукле на рот.
— Это рот Шади? Что-то закрывает его и не дает звукам выходить наружу?
Шади некоторое время думает и выглядит при этом не совсем довольным. Он берет платок и пытается запихнуть его кукле в рот, как кляп.
— Он хочет что-то сказать, но не знает, поймет ли его Мириам. Мириам не понимает языка, на котором говорили его папа и мама, когда мама еще была ласковой.
Шади слушает меня внимательно, он будто сомневается, что-то ищет. Некоторое время он беспокойно таскает куклу по кабинету.
Затем он останавливается и медленно вытягивает платок изо рта куклы.
Кровоточащие глаза
На одном из следующих сеансов, на четвертый месяц терапии, Шади заговорил. Как будто между прочим; и, хотя мне известно, какой момент стал переломным, я старалась делать вид, словно все идет своим чередом и ничего такого не произошло, чтобы не отпугнуть мальчика. Сеанс проходит сравнительно бодро, Шади оживлен. Мы разыгрываем сценку с куклой-разбойником, которая якобы украла и спрятала платок. Я говорю:
— Что нам делать? Платок Шади исчез! Кто может нам помочь?
— Айрон Мэн, — шепчет Шади скрипучим голосом, встает, берет свою куклу и протягивает мне.
— Айрон Мэн силен. Я уверена, он сможет вернуть платок.
— Да, — тихо восклицает Шади, полностью погруженный в игру.
— Но ему нужен помощник, — говорю я, — который может подсказать, где платок.
Шади подходит к креслу, под которым незадолго до того спрятал свою добычу разбойник.
— Айрон Мэн, — шепчет Шади, — они тут.
Что Шади имеет в виду под «они», я не знаю.
Шади обрел голос и больше не потеряет. Полагаю, он почувствовал себя в безопасности и мне удалось вселить в него такую уверенность, что мальчик осмелился открыться передо мной. Между нами возникла связь, и она нам ох как понадобится в дальнейшем.
В следующие несколько недель Шади занимает только одна тема: сила Айрон Мэна, его твердая броня, через которую ничто не проникает. Шади объясняет мне, как устроена эта броня, как она защищает человечка от любого нападения. Айрон Мэн — это сила. Айрон Мэн побеждает всех. Мальчик постоянно разыгрывает сценки, где на Айрон Мэна нападают. То на него падают пушечные ядра, то от удара его головы разбиваются скалы — все отскакивает от Железного Человека.
Я думаю, что броня его героя была для Шади чем-то вроде символа неприступности, противоядия от отчаяния и чувства бессилия, которые могут овладеть им. Айрон Мэн, возможно, воплощает того, по кому мальчик скучает: отца, который защищает, придает сил и мужества.
И правда, с тех пор как Фарис подарил ему эту фигурку, Шади не выпускает ее из рук, всюду носит с собой. Это нить, связывающая его с отцом. В играх он воссоздает отца, бессмертного, Железного Человека, который неуязвим, совершенно не похож на настоящего Фариса. Это отец, о котором часто мечтают дети, гарант того, что мир, в котором ты живешь, безопасен. Вера в неуязвимость родителей — это, пожалуй, одна из защитных иллюзий детства, с которой не стоит расставаться слишком рано.
Но еще Айрон Мэн — персонаж, с которым Шади отождествляет и идеал себя. Он хочет надеть на себя броню, и для него таковой становится его молчание: все отскакивает от него, ничто не может ни выйти наружу, ни проскользнуть внутрь, ничто не ранит его. Броня Айрон Мэна защищает не только от опасностей извне, но и от боли внутри. Но в этом панцире заперто и его эмоциональное «я».
На одном из следующих сеансов я говорю Шади:
— Ты знаешь, что у Айрон Мэна тоже есть травма?
Шади возражает:
— Никто не может навредить Айрон Мэну.
— Это правда. Но давным-давно кто-то причинил боль Айрон Мэну, когда он был еще маленьким мальчиком.
— Кто это был? — спрашивает Шади.
— Люди, которым все равно, как живется маленьким мальчикам. Тогда у него еще не было брони. Он был поражен в самое сердце. Там до сих пор хранится осколок. Но ты не видишь его
