Кабинет психотерапевта - Сесиль Лётц
— Поиграем? — И указываю на свои игрушки.
В моей работе это имеет ключевое значение. В лечении детей все важное случается чаще во время игры, а не беседы. Взгляд Шади следует за моим, но мальчик ничего не отвечает. Я достаю из ящика двух кукол.
— Вот это — мама, посмотри, она в красной кофточке. А это — маленький мальчик. — Я ставлю кукол рядом. — Вот мальчик стоит рядом с мамой. Кто же он? Дашь ему имя?
Шади медленно отодвигается на край стула так, что пальцы ног касаются пола. Я изображаю, что куклы разговаривают. Поначалу мне кажется, что у Шади проснулся интерес к игре, но в какое-то мгновение я замечаю, что он по-прежнему неподвижно сидит на краю стула. Он крепко сжимает своего пластмассового героя, его взгляд направлен в сторону моих кукол, но сам он где-то далеко.
Он производит впечатление настолько потерянного ребенка, что мое предвзятое к нему отношение улетучивается и мне хочется обнять его. Одна кукла говорит другой, словно совсем маленькому ребенку:
— Это — Шади. Он пришел к тете, которую еще совсем не знает. Все ему чужое и незнакомое. Шади сбит с толку… Что ему делать? Он не знает. Шади очень растерян.
Трудно сказать, о чем думает Шади, но я замечаю, что он прислушивается к моим словам. Он теперь более внимательный. Спустя некоторое время он сползает со стула и усаживается рядом на пол. Голова его свисает вниз, но я вижу, что глаза поглядывают на кукол. Тело мальчика выдает, что он борется с собой, чтобы не подбежать и не схватить кукол. Вместо этого он держит своего Айрон Мэна перед собой, как щит.
Я продолжаю кукольный разговор:
— А это кто? Это — Айрон Мэн. Его подарил Шади папа. Он сильный и в красных доспехах. Такой же сильный, как папа Шади. А где его папа? Шади не знает. Папы больше нет. Но Шади очень хочет, чтобы папа пришел и обнял его. Тогда Шади почувствовал бы себя очень сильным.
Моя интервенция прямая и касается непосредственно основной проблематики. Но из опыта я знаю, что по возможности лучше сразу называть то, о чем молчат, особенно в работе с такими замкнутыми детьми, как Шади. Может, тогда мальчик почувствует, что я готова обсуждать с ним тяжелые темы.
В какой-то момент Шади встает, подходит к столу и ставит свою игрушку на краю. Намеренно или случайно? Но фигурка падает на пол. Шади удивляется. Широко раскрытыми глазами он смотрит на лежащую игрушку, но не спешит поднять ее. Он стоит как вкопанный. В воздухе висит напряжение.
— Шади страшно. Он потерял папу. Что ему теперь делать? Он не может вернуть папу. Но Шади так хотел бы, чтобы папа был рядом.
Шади нагибается за своей игрушкой, но не поднимает ее. Его губы беззвучно двигаются. Потом он подхватывает одной рукой Железного Человека, ныряет под стол, закрывает глаза руками и качает головой.
— Шади хочет спрятаться. Его папа больше не с ним. Шади хочет быть сильным, как Айрон Мэн. Но ему так грустно. Вот только слезы не текут. Шади прячет свои слезы, прикрываясь руками. Даже мама не видит, как грустно Шади. Лучше бы он был где-нибудь еще.
Немного погодя Шади убирает руку. На меня смотрят его ясные глаза. Потом он берет своего человечка и садится рядом со своим стулом. Там же лежат мои куклы. Он изображает, как человечек бегает между куклой-мамой и куклой-ребенком. Опять его губы беззвучно движутся. Он что-то рассказывает сам себе? Или напевает? Не слышно.
Время сеанса подходит к концу. Понемногу мне удается войти в первый контакт с Шади, смягчить тревожное напряжение, повисшее в комнате. Но Шади по-прежнему замкнут в себе, многих его действий я пока не понимаю. Глядя на то, как он ведет себя в моем кабинете, мне трудно представить, что в других ситуациях он более раскрепощенный и может играть, говорить и вступать в непринужденную беседу.
В эту встречу я снова беседую с Алией наедине, Самира в это время присматривает за Шади в приемной.
Алия выглядит раздраженной, когда я рассказываю ей, что, по моей оценке, проблема Шади может быть связана с бегством и потерей отца.
— Прошло больше двух лет.
— Разве он не скучает по отцу?
Алия задумывается:
— Сначала он часто спрашивал: «Когда придет папа?» Так было и в Германии. Но в какой-то момент перестал. Думаю, он забыл папу. Он такой маленький, он многого не помнит. Но я точно не знаю… Возможно, он и скучает по отцу.
— Что вы рассказали ему, когда он стал спрашивать об отце?
Алия, кажется пораженная вопросом, вытирает сухие глаза:
— Сначала я ему сказала, что папа скоро вернется. Потом: папа остался дома, хабиби, теперь мы должны справиться сами… Я как-то не могла сказать, мое сердце само еще не приняло этот факт.
— То есть он даже не знает, что его папа умер?
— Знает… Самира сказала ему. Она смогла найти нужные слова. Она может говорить об этом; не знаю, откуда у нее силы. Она сказала: «Папа попал в аварию. Он сейчас на макбара[5], как дедушка, на кладбище. Но ты можешь молиться, если хочешь поговорить с ним, он тебя услышит». Не знаю, понял ли Шади. Он больше не спрашивает об отце.
Алия очень напряжена. Мне трудно. Как будто я, как на допросе, клещами вытаскиваю из нее ответы, которые причиняют ей боль, бередят старые раны. Я объясняю Алие:
— Мне важно знать, что пережил Шади. Что он помнит о войне и смерти отца?
По словам Алии, отец Шади работал в администрации их города. Тогда в регионе происходили перестрелки, а над их городом постоянно летали самолеты и вертолеты. Крупных налетов и разрушений пока не было.
Однажды отец на машине с двумя сотрудниками отправился в столицу провинции, в нескольких часах езды, чтобы что-то там уладить. По дороге произошел несчастный случай, все погибли. Что именно произошло, Алия не знает; возможно, это было как-то
