Сдавайся, это любовь… - Евсения Медведева
Гладила красивые мужские пальцы, сжимающие мою грудь сильнее, чем историковеды – корону российской империи, улыбалась и будто бы случайно ёрзала на Кирилле, лишь бы все это не исчезло!
И этому моему волнительному, новому и будто бы украденному счастью подыгрывали заколдованные подвесы с браслета. Звенели так ласково, намекая на то, что уже просто так этого наглого майора из головы не выбросишь.
А собственно, уже и не хотелось. Он рядом, и все сложности и страхи будто в пену превратились.
– Я верну подарок, Люсёчек, яйцами клянусь, – Кирилл поцеловал меня в плечо и потянул носом по шее, заигрывая с взбешенной вереницей мурашек, уже готовых вновь отправиться в пляс под его дудку. Да что мурашки… Я сама уже готова отплясывать от абсолютно странного ощущения, что затаилось где-то на задворках моей души. Хорошо было. Тихо…
Вдали наперебой гремела музыка с дискотек, тёмное небо разрезали лазеры светового шоу, но в моей голове было лишь убаюкивающее «Ших-Ших-Ших» от обеспокоенных прибоем волн.
Просто поставить бы на паузу вот это мгновение. Насладиться вдоволь. Испить до дна уютную тишину внутри. Чтобы знать, что может быть иначе. Может!
– А ты не из разговорчивых, да? – хрипло рассмеялся Чибисов и закурил. – А как же вопросики после секса, румянец смущения на щеках и застывшие в глазах слёзы от волшебства момента?
– Тишина ценнее слов, поэтому даже не думай портить моё счастье никому не нужными разговорами! Помолчи, Чибисов…
– Есть без слов, – усмехнулся он в ответ, а потом затушил сигарету. Движение было каким-то рваным, излишне торопливым. И мне бы уловить перемену в его поведении, но я слишком была занята… И лишь когда в мой зад упёрся каменный член, я выронила томный стон.
Не узнавала ни себя, ни собственное тело, готовое вырубить разум и постоянно анализирующий мозг, лишь бы вновь ощутить феерию удовольствия.
Эти его точные касания сводили с ума! Он как минёр – обезоруживал меня, обезвреживал, вот только взрыв получали мы оба все равно. Только иной… Не разрушительный, а созидательный.
Вот только не уверена я, что итог мне подходит. Это как кредит – ты держишь в руках круглую сумму, и в этот момент ни один здравомыслящий человек не думает о том, что через несколько лет отдаст гораздо больше, только уже своих, кровно заработанных.
Вот и меня затягивало в трясину… Теплую, ласковую и до душевного треска нежную.
– Ты постоянно сбегаешь, Люсёк, и это мне не нравится, – пальцы его стали твердыми, настойчивыми. Скользили по груди, пока не сжали напрягшиеся соски. Мягкие теплые подушечки играли… Перекатывали их, как гладкие бусины, дразня и одновременно обещая. – Но я закрою на это глаза.
– И откуда это в тебе столько благородства?
– Мать отсыпала сполна, она ж лучшая выпускница института благородных девиц 65-го года, я тебе разве не говорил?
– Перехотела я знакомиться с мамочкой…
– Зато она теперь дико жаждет этого момента. Итак… Рассказывай, Люсенька, рассказывай. Я сейчас тебе хорошо буду делать, а ты пой, как птичка… не останавливайся.
И я запела! Сука! Что он там нажимает, что язык мой сам лопочет?
И про визит Баранова рассказала, и обо всех переживаниях за Витьку выдала, даже про обои эти сраные вспомнила!
Говорила, пока он ноги мои разводил, вампиром впивался в бёдра, ища успокоения, и нашел, лишь резко опустив меня на свой член, хрипло смеясь над моим предательским визгом.
И если я стихала или вовсе переставала говорить, то замедлялся и Кирилл.
Пыточник херов!
Моё удовольствие струилось шелковыми лентами. Путалось, то затягиваясь в тугой узел, то колыхаясь на напряженных канатах нервов.
– Ты знаешь, что я хочу услышать…
Его шепот ворвался в моё сознание и закружился танцем перепуганной птицы, взмывая в воздух все воспоминания.
– … он заставил меня дать те показания, – выдала я, прежде чем Кирилл начал покрывать меня обнажающими душу поцелуями. От его нежных касаний становилось тепло, тревога теряла смысл. Время останавливалось, а раны, хоть и сочились кровью, но уже не было больно…
«… – Ты будешь делать так, как я говорю! – орал Антон, едва переступил порог квартиры.
Я трусливым зайчишкой металась по комнатам, то и дело спотыкаясь о скудные пожитки, что уцелели после пожаров. Когда вспыхнула дача, которую папа строил всю свою жизнь, я ещё лелеяла надежду на злой рок, но когда загорелась только отремонтированная квартира, меня одолел лютый, удушающий страх.
Когда человек сталкивается с понятным, но дико несправедливым, он совершает странные поступки. Вот и я совершила его…
Мне так хотелось оградить свою семью от этого урода, что я покорно повелась на угрозы, собрала барахло и вернулась к бывшему мужу.
Денег не было от слова совсем! Витька должен был идти в первый класс, и все сбережения я спустила на то, чтобы он был не хуже других! К слову, все купленное сгорело вместе с моей шубой, подаренной бабушкой, и надеждами, что из этого болота ещё можно выплыть.
Я была голая, бедная и с ребенком на руках… Которого он вскоре тоже отнял. Натравил опеку, не думая о том, что страдать он заставляет собственного сына!
И если бы Баранов тогда не сделал этого, если бы не пошёл на поводу у своей жажды сделать больно мне, то я никогда не ощутила бы той одуряющей злости, давшей мне силы сопротивляться!
Я готова была вспять обернуть эту планету, готова была спалить каждого, кто встанет у меня на пути! Именно этого добился Баранов, сам того не желая…
Витьку я выцарапала благодаря Королёву, у которого и поселилась, когда первый акт ада завершился. Мирон даже разговаривать не стал, просто отвез нас в свою полупустую однушку, выдал ключи и поставил на огонь эмалированную с подсолнухами кастрюлю, чтобы сварить пельменей.
Я знала, что возвращаться в квартиру Баранова – плохая идея. Но восстанавливать медицинскую карту сыну было ещё более плохой идеей.
Стояла под окнами долго. Очень долго… Солнце уже закатилась за горизонт, на парковке стало тихо, а его праворукого японца и вовсе не было видно. Окна квартиры
