Осень по договору: Жена на шесть месяцев - Ива Шелест

Счастье, которое я чувствовала после Парижа, вдруг стало казаться хрупким и призрачным. Прошлое стучалось в дверь нашей новой жизни.

Глава 35. Ника: Из ниоткуда

Я сидела на краю кровати, и смотрела на дочь в неверном свете прикроватной лампы. Соня устроилась у изножья, поджав длинные ноги — привычка из детства, когда она приносила мне свои самые важные секреты. Только теперь передо мной была уже не пятилетняя малышка с растрепанными косичками, а серьезная четырнадцатилетняя девушка с настороженными глазами.

— Мне позвонил... папа, — повторила она тихо, и в слове была заминка, словно оно не хотело слетать с губ.

Папа. Для меня Дима давно перестал им быть — превратился в тень, в горчинку воспоминаний, в ошибку, которая когда-то называлась любовью. Но для Сони он оставался тем призраком, о котором мы говорили осторожно и редко, как о болезни, которая может вернуться.

— Когда? — Мой голос прозвучал ровнее, чем я ожидала.

— Вчера вечером. Поздно.

— А номер где взял?

— У соседки.

Вот как. Значит, приехал домой, а нас там и нет. Видимо, тетя Вера решила, что Соне будет полезно встретиться отцом. Либо бывший красавчик просто обаял ее.

— И что он хотел?

— Встретиться. — Соня теребила край пижамной кофты, разглаживая невидимые складки. — Сказал, что изменился. Что у него теперь есть семья, и он понял... понял, как сильно тогда все испортил.

Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри поднимается волна давно забытых эмоций. Не боль — нет, боль ушла годы назад, растворилась в ночных дежурствах у детской кроватки, в счетах за коммунальные услуги, в тихих завтраках вдвоем с дочерью. Что-то другое. Усталое раздражение от того, что прошлое не умеет оставаться на своем месте.

— Мам? — Соня посмотрела на меня внимательно, изучающе. — Ты злишься?

— Не знаю. — Я потерла виски, где зарождалась тупая головная боль. — Наверное, просто устала от неожиданностей.

— А ты его любила? Тогда, я имею в виду.

Вопрос, которого я боялась. Я смотрела на дочь и видела в ней отголоски того парня — та же форма глаз, тот же упрямый изгиб губ. Генетика жестока — она не позволяет забыть даже то, что хочется стереть из памяти навсегда.

— Мне было шестнадцать, — сказала я медленно, тщательно подбирая слова. — В шестнадцать кажется, что первые сильные чувства и есть любовь. А на самом деле это просто... репетиция.

— А теперь ты знаешь разницу?

Я подняла взгляд на стену, за которой спал Глеб. Вспомнила, как он смотрел на меня в Лувре, когда нашел среди толпы туристов — с таким облегчением в глазах, словно нашел потерявшийся кусочек себя. Как его руки дрожали, когда он касался моего лица. Как он меняется рядом с Соней — становится мягче, человечнее, открытее.

— Да, — сказала я тихо. — Теперь знаю.

Соня кивнула, словно и сама понимала, о ком идет речь.

— А что насчет встречи? — спросила она. — Я сказала ему, что решать тебе.

— Это еще почему мне? Тебе, милая. — Я протянула руку, коснулась ее щеки. — Ты достаточно взрослая, чтобы выбирать, хочешь ли знать человека, который дал тебе жизнь, но не смог ее разделить.

— Но ты же... ты же не запретишь?

В ее голосе прозвучала неуверенность, и я поняла — она боится. Боится разочароваться, боится не оправдать несуществующие ожидания, боится узнать, что мечты о папе были красивее реальности.

— Соня, солнышко, — я погладила ее по волосам, — я никогда не запрещала тебе мечтать о нем — о том, что он вернется, поймет свою ошибку, и мы будем жить долго и счастливо. Ты выросла и сама оставила эти мечты. Ты знаешь, как устроена жизнь, знаешь, что люди могут быть разные. Я в твоем возрасте этого не осознавала. Я не буду запрещать тебе общаться с ним.

— А вдруг он мне не понравится?

— Тогда просто уйдешь. Никто не заставит тебя поддерживать отношения из вежливости.

— А вдруг понравится?

Более сложный вопрос. Я смотрела на дочь — серьезную, недоверчивую, которая научилась обходиться без отца и не чувствовала себя обделенной. Которая за короткое время привязалась к Глебу больше, чем иные дети привязываются к родным родителям.

— О-о, это он может. Кажется, избыток его обаяния компенсирует недостаток ответственности. По крайней мере, раньше так было. — попыталась пошутить я, но Соня была серьезна.

Я вздохнула.

— Тогда решишь, что с этим делать. И я тебя поддержу.

Соня встала, подошла к окну. За стеклом увядающий октябрь укутывал город в серые сумерки, превращая знакомые дворы в акварельные размывы света и тени. Где-то в окнах напротив мелькали силуэты чужих жизней — семейные ужины, детский смех, споры о завтрашнем дне.

— Мам, а почему он ушел тогда? Правда почему?

Я помолчала, подбирая слова. Как объяснить подростку, что взрослые иногда просто не готовы быть взрослыми? Что любовь в шестнадцать лет — это красивая иллюзия, которая разбивается о первые серьезные испытания?

— Потому что испугался. Когда я забеременнела тобой, мне было шестнадцать, ему семнадцать. Мы сами были детьми, играющими во взрослую жизнь.

— Но ты не ушла.

— Он тоже пытался — первое время. Но не справился. А у меня попросту не было выбора. — Я грустно улыбнулась. — Когда на тебя смотрят такие выразительные глазки, человека, которого ты создал, и который полностью зависит от тебя, выбора уже нет. Есть только ответственность.

Соня повернулась ко мне, и в ее глазах мелькнуло что-то жесткое, недетское.

— Выбор всегда есть, — сказала она тихо. — Просто ты его сделала не задумываясь.

Мы помолчали. За стеной слышалось тихое дыхание спящего Глеба, где-то далеко тикали часы. Обыкновенные звуки дома, в которых не было места призракам прошлого.

— Встречусь с ним, — решила наконец Соня. — Один раз. Просто чтобы понять.

— Понять что?

— Стоило ли жалеть о том, что его не было рядом все эти годы.

Я смотрела на дочь — на серьезное лицо, на решительно сжатые губы — и думала о том, что она уже сделала выбор. Не сегодня, не завтра на встрече с Димой. Много месяцев назад, когда впервые назвала Глеба семьей.

Глава 36. Ника: Математика и призраки

Утро