Бывший муж. Я хочу нас вернуть - Анастасия Дмитриевна Петрова
Прижимаюсь губами к её макушке — и, вероятно, впервые я провожу аналогию с самой собой. Впервые я вижу то сходство, о котором никто не будет кричать, которое спрятано где-то глубоко внутри нас. Ведь, когда я ревела после того, как Саша признал меня никчёмной и ненужной, я была на месте Карины сейчас. Сильнее сжимаю кольцо своих рук и, наклоняясь к её щеке, я шепчу:
— Я очень, очень сильно люблю тебя, — оставляю мокрые пятна от собственных слёз, а она громче всхлипывает.
— И я, мам… — разрывается она в вое. — Я так скучала!
Поднимаю глаза к потолку, пытаясь остановить слёзы и вдохнуть воздух. Укачиваю её, как малышку, напевая под нос мелодию колыбельной, которую пела им обеим.
Одной рукой пытаюсь нащупать телефон в кармане и вообще сообразить, где он. Сейчас Карине нужен и отец, а мне нужна помощь. Мы все вместе должны это решить — и убрать, в конце концов, эту токсичную змею из окружения дочери. И в эту секунду я готова признать: наша дистанция с Озеровым сказалась на обеих дочерях. И это абсолютно точно только наша вина.
Рука нащупывает его в кармане, аккуратно достаю, продолжая убаюкивать дочь. С секунду раздумываю, но всё же пишу сообщение:
«Саш, Карина со мной, и ты нам нужен.»
Глава 45
Юля
После того как я сообщаю Саше о случившемся, моя жизнь окончательно и бесповоротно разделяется на «до» и «после». В этот момент мир как будто трескается, ломается на осколки, и уже невозможно собрать его обратно. Этот инцидент не пройдёт бесследно — он уже выжег болезненные, пульсирующие рубцы на моём и Сашином сердце. Потому что смерть собственного ребёнка была пугающе рядом, ощутимо, почти физически близко.
Я верю — нет, я точно знаю — Карина могла бы это сделать, если бы я тогда не нашла нужных слов, не нащупала ниточку, за которую можно было потянуть, чтобы вытащить её обратно в жизнь. До сих пор мороз по коже — леденящий, сковывающий дыхание — когда представляю, что было бы, не успей я. Эти образы будут врезаться в сознание, возвращаться по ночам. И от них не спастись.
— Я дала ей двойную дозу снотворного. До утра, а может, даже и до обеда она не проснётся.
— Юль, — Саша устало роняет голову на ладони, — нужно решать вопрос быстро и кардинально. Я боюсь, что инцидент может повториться.
— Он повторится, потому что наш старший ребёнок, Саша, нестабилен. У Карины явно нарушена психика. Я и раньше это замечала, но думала, что это СДВГ или просто её особенность. Мне жаль, что я не забила тревогу раньше. Боюсь, всё усугубилось после нашего развода.
— Я знаю одну клинику неплохую, там сын моего друга лечился. Думаю, можно переговорить с врачами.
— Она взрослая, без её согласия никуда не возьмут. А я уверена, что будет бунт, Саш. Нам не избежать этого. Господи… — слёз уже нет, но так хочется выплакать всю боль, усталость, своё бессилие. Я просто хотела вылечить Дашу, приехав в этот проклятый город, и теперь проблем стало в три раза больше. Я не успеваю даже прикрываться, они снежным комом всё катятся и катятся… Конца и края не видно.
— Я возьму на себя это, Юль. Всё же она…
— Да, Саш. Можешь не подбирать слова — она и правда больше твоя дочь, чем моя. Ты для неё авторитет, а я — лишь мишень для манипуляций. Прошу тебя только, будь деликатнее. И ещё.
— Что?
— Твоя Алёна… Это она многое внушила нашему ребёнку. Я хочу, чтобы ты постарался максимально дистанцировать Карину от неё. Она опасна. Я не хочу, чтобы она внушала дочери, что та не заслуживает любви, что она толстая, что её никто не любит… Слышишь? Иначе я сама удавлю эту суку, замараю руки, но мне плевать.
— Тише-тише, Юлька! — Саша подходит ближе, опускает свои руки на мои плечи, массируя их. Его лоб совсем невесомо касается моего, наше дыхание смешивается, словно мы дышим одними лёгкими, — я в больнице ей всё сказал. Она поняла.
— Я надеюсь, — дыхание обжигает губы, — надеюсь, что она поняла.
Так хочется простой, почти детской, банальной ласки — тёплого прикосновения, надёжного, уверенного плеча рядом, на которое можно просто опереться, не объясняя ничего. Хочется хотя бы на миг забыть, что ты всегда сильная, несгибаемая, что всё на тебе — и позволить себе расплакаться, по-настоящему, без стыда. Попроситься на ручки, как в детстве — не из слабости, а от изнеможения.
Но Саша — не тот человек, с которым можно это себе позволить. Не тот, перед кем хочется оголять свою уязвимость. Просто сейчас я особенно остро, до боли в груди, понимаю, как сильно нуждаюсь в ком-то рядом. В том, кто не будет спрашивать «зачем», а просто будет.
И я вдруг ясно осознаю: я готова. Готова сделать шаг вперёд. Идти дальше, не оборачиваясь. Позволить себе встретить нового мужчину. Пустить его в свою жизнь — робко, неуверенно, но искренне. Попытаться. Вновь.
Попытаться стать счастливой. Позволить себе быть чуть-чуть хрупкой. Насколько только позволит жизнь.
— Я никогда не хотел развода, никогда не хотел потерять тебя. Даже не думал, что это возможно, Юль. Алёна была лишь ширмой… Да, я трусливо сбегал к ней поплакаться на то, как всё стало плохо между нами. Но я не видел в ней женщину.
— Саш, не нужно. Не хочу ворошить прошлое.
— А я хочу, Юль! Мне, блядь, страшно, понимаешь? Нам, мужикам, сложнее показывать внутрянку, нас воспитывают как бойцовскую породу — что нет чувств, эмоций, нельзя показать, рассказать. А у меня вот тут, — он ударяет себя кулаком по груди, — выпотрошено. Меня жизнь размазала по стенке. И я знаю, что виноват, но легче не становится. Я думал, проучу тебя, поиграем в развод, ты побесишься и вернёшься. А ты не вернулась. Ты стала лучше. Ещё лучше меня. Мне как теперь до тебя дотянуться-то, родная?
Слёзы всё-таки находятся. Немного, но они есть. Стекают беззвучно по моим щекам вниз, капая на губы и забиваясь в трещины.
— Я тебя как увидел в Питере в больнице, знаешь,
