Бывший муж. Я хочу нас вернуть - Анастасия Дмитриевна Петрова
Она почти кричит, захлёбываясь эмоциями.
— Я была ребёнком! Ребёнком, который нуждался в любви, в родителях! Ты родила Дашу и вся ушла в заботу о ней. Ты решила, что я уже взрослая, а я была маленькой и беззащитной. Мне было больно, мам. Я чувствовала себя никому не нужной. Забытой. За что?.. Почему?
— Карин… Это не так, — голос дрожит, я с трудом его удерживаю в пределах разумного тона. — Я всегда старалась уделять вам внимание поровну. Я не делила вас на любимую и не любимую. Обе вы — моя душа. Помнишь, мы с тобой ходили в кино? Помнишь нашу воскресную традицию?
— Ходили, — горько усмехается она, и это звучит, как приговор, — Пока Даша не пошла в садик. Она постоянно ныла, а ты не могла её оставить ни с кем. И ты даже не помнишь, да, мам? Не помнишь, как всё сошло на нет. Не помнишь, как я утром приходила в вашу с папой комнату, а там уже лежала мелкая, что-то вам весело рассказывая. Даша стала центром всего. А я… я стала лишней. Просто тенью в углу.
— Карин…
Я делаю шаг вперёд. Её голос уже на грани. Он дрожит, ломается. Я чувствую, как по её щекам катятся слёзы — не вижу, но чувствую, как мать. Она на грани истерики. И сейчас самое главное — не слова. Главное — не дать ей упасть в эту бездну.
— А знаешь, мам, — вдруг глухо произносит она, — может, вам будет проще жить, если меня не станет.
Моё сердце обрывается. Замирает. Я перестаю дышать.
В голове проносится дикий звон, словно весь мир на секунду исчез, оставив только эти слова. Меня мутит, подступает тошнота.
Эта мысль — то, что я могу потерять её. По-настоящему. Навсегда.
Карина резко разворачивается и срывается в гостиную. С грохотом распахивает окно, забирается на подоконник.
Перед глазами, как вспышки, мелькает вся жизнь. Её рождение, первый крик. Как держала её крошечную, испуганную, но мою. Как она делала первые шаги, как впервые сказала «мама», как засыпала у меня на руках, прижавшись щекой к плечу…
И что теперь?.. К чему мы пришли?..
Глава 44
Юля
Бросаюсь за ней, хочу было схватить за руку, но резко останавливаюсь.
Паника — такая громкая, звонкая — задевает каждый нерв, и он бьётся в конвульсиях, заставляя и моё тело трястись.
— Кариша, — шепчу я, не заметив, как на губах оседает солёная влага.
Грубо утираю слёзы, чтобы пелена не мешала мне видеть.
— Девочка моя, прошу, — я в отчаянии тяну руку, но она, замерев, стоит на подоконнике. Слышу её всхлипы, и душа превращается в труху: — Мы сделали много ошибок, но никогда, слышишь, никогда даже мысли не возникало, чтобы не долюбить тебя…
Медленно подступаю ближе.
— Нет! — выкрикивает она. — Не будет больше той, что только мешается. Делает всё неправильно, выглядит неправильно, — она убирает одну руку, резво смахивая волосы от лица, а я чуть ли не вскрикиваю, приближаясь ещё на шаг. — Не подходи, мам! — с ощутимой злостью говорит она, и я замираю. — Иначе я спрыгну.
Киваю ей. И, если признаться, я не имею ни малейшего понятия, что делать в такой ситуации. Но помню голливудские фильмы с переговорщиками… и, чёрт возьми, тут я определённо не подхожу. Мы слишком давно потеряли связи — всевозможные, даже полупрозрачные нити, и те истончились до полного отсутствия.
— Хорошо. Давай признаем, что обе были несправедливы друг к другу, — начинаю я уверенным тоном.
Сама не понимаю, откуда берутся силы, но сейчас на кону жизнь моего ребёнка. И даже просто представить, что она сделает этот шаг в бездну… Я не вынесу. Я просто не выдержу этого. И тут плевать, какая там у кого сила и стержень внутри.
Я буду винить только себя — в том, что не удержала, в том, что не смогла спасти собственного ребёнка.
— Я знаю, что могла бы быть лучше, — продолжаю я, сглатывая. — Знаю, что не справилась с ролью матери и что в какой-то момент я потеряла вас с отцом. И вина есть за каждым, но она ложится на взрослого, понимаешь? Да, ты делала то, что не ложилось в мои принципы, в моё видение. Но ты от этого не становилась менее любимой… — слёзы заполняют глаза, и я невольно всхлипываю. — Напротив, за это твоё рвение отстоять свою точку зрения, твою непосредственность, характер, которым ты можешь пробивать любые стены — я и люблю тебя. Пусть я и поняла это гораздо позже, находясь в разлуке с тобой. Но, дочь, любовь матери к ребёнку — безусловна. И твою ревность к Даше я тоже понимаю. Теперь понимаю… Я ведь спрашивала постоянно, что у тебя внутри, что в душе… Но мы обе выбрали тот путь — закрыться. Особенно после того, как мы с отцом разошлись. Ведь каждый из нас выбрал отмалчиваться. И да, это мы дали вам такой пример, и за это я прошу у тебя прощения…
Слышу, как Карина часто шмыгает носом и украдкой смотрит на меня:
— Пожалуйста…
Последнее выходит с какой-то безнадёжностью. И я тяну ей руку.
— Я обещаю, мы всё решим и изменим, — шепчу я.
Она с трясущимися губами от сдерживаемой истерики тянет руку ко мне, и я резко дёргаю её на себя. Обе падаем на пол. Обхватываю её в то время, как она ревёт в голос. Или это я? Или мы обе? Целую в макушку, сжимая её так, будто она в следующую секунду упорхнёт.
Сердце в груди неистово бьётся, а мозг словно отказывается верить, что я держу её в своих руках. Я думала, что испытала уже все грани боли. Когда узнала о другой женщине у Озерова, когда Карина выбрала их, а не меня, когда Даша заболела… Я думала, что меня уже ничего не возьмёт.
Но сегодняшняя картина теперь надолго в моей памяти и голове. Видеть тотальное отчаяние и обиду своего ребёнка, готового на суицид… Такое я не пожелаю никому.
— Прости, доченька, прости нас… — повторяю как умалишённая, пока она рыдает мне в грудь, крепко схватившись за плечи.
Я не знаю, насколько глубока в ней рана, но я
